Ответ на такое демагогическое заявление, казалось, был очевиден. Борьба мнений в науке — единственный залог её рационального развития, однако это было справедливо для любого общества, но не для идеологизированного советского общества. Вместо отповеди монополисту, требующему для себя еще большей монополии, Борков, Суворов и Сороко заняли иную позицию. Сохранявшаяся годами поддержка Лысенко лично Сталиным была фактором, который аппаратчики из ЦК ВКП(б) не могли не учитывать. Поэтому свой документ они писали очень осторожно. Требование Лысенко было изложено без лишних эмоций, будто в нем ничего противоестественного не было, а научные оппоненты Лысенко были представлены не в розовых тонах. Их назвали "метафизиками" и высказали досаду, что"…менделизм-морганизм… к сожалению, преподается во всех наших вузах, а преподавание мичуринской генетики по существу совершенно не ведется" (38).

В резюмирующей части документа авторы, правда, заявили, что, учитывая бедственное положение ВАСХНИЛ, нужно срочно довыбрать членов академии, однако подошли к вопросу по-сталински, предложив провести выборы под неусыпным контролем "комиссии ЦК ВКП(б)".

Краткая запись в протоколе № 303 заседаний Оргбюро раскрывает, что же произошло на заседании: в присутствии Булганина, Жданова, Кузнецова, Маленкова, Мехлиса, Михайлова, Суслова и других был рассмотрен вопрос о положении в ВАСХНИЛ выступили Борков, Лысенко, Жданов и Маленков и было решено:

Эта запись позволяет уверенно говорить то, о чем историки догадывались давно — Лысенко в вопросе назначения академиков без выборов своего не добился, более того, ему предложили сначала отчитаться полностью за деятельность академии, в которой он уже десять лет президентствовал.

Хотя это еще не было явным проигрышем, но положение для него становилось трудным. Надо было искать срочно выход из положения, потому что еще один неверный шаг — и можно было упасть в пропасть. Лысенко это прекрасно понимал, так как оставался гением кабинетных игр. Он не мог не осознавать, что и поддержка Сталиным в одночасье могла прекратиться. Если на секретариате ЦК расклад сил окажется не в его пользу, то, не ровен час, вождь мог принять точку зрения коллегиального органа ЦК. Лысенко знал, что Сталину не раз было свойственно разыгрывать роль выразителя воли масс, решений коллективов, и он мог не захотеть пойти против своего же Секретариата в таком вопросе, как одним Лысенко больше — одним меньше, при его теории, что незаменимых нет.

И Лысенко решает пустить обсуждение на Секретариате под откос. Его отчет должны были заслушать в первой половине июня 1947 года. Чтобы быть точным, то есть не упреждая событий, но и не запаздывая по срокам, объявленным Секретариатом ЦК, тютелька в тютельку — 14 июня, на бланке ВАСХНИЛ Лысенко пишет записочку из четырех строк Секретарю ЦК партии Жданову, в которой сообщает, что направляет докладную записку в Оргбюро и отчет о деятельности ВАСХНИЛ (40). Отчет был чистой воды похвальбой, которой Лысенко грешил всю жизнь. На одиннадцати страницах он перечислял 21 тему, по которым работали лысенковцы (41). Из отчета вытекало, что якобы всё, что надо, ученые под его руководством делают, потому сады цветут и нивы плодоносят. Но вряд ли кто-то в зданиях на Старой площади, где располагался ЦК, взялся бы читать весь отчет. А вот докладная записка была написана для начальства и содержала комбинацию двух жанров — наступательного и плакательного. Эта смесь самодовольства с разрывающей сердце печалью (что до сих пор партия не подавила его научных противников до конца), пронизывала всю записку от первой до последней страницы:

Противопоставив себя "работникам многих научно-исследовательских институтов" и отказавшись признать правоту их критики, он призвал усилить Академию путем "обеспечения организационного порядка", что означало в тоталитарной стране одно: его оппонентов нужно подавить административно.

Отправив в положенный срок письмо, Лысенко формально ответил на поручение отчитаться перед ЦК партии. Теперь, прежде чем выносить вопрос на Оргбюро ЦК, в аппарате ЦК должны были изучить ответ. Это опять оттягивало время принятия решений и, в частности, о создании Института генетики и цитологии АН СССР (как решил Кузнецов, привязанный к этому докладу вопрос о новом генетическом центре). Зная, что влиятельные члены Политбюро были согласны позволить Академии наук создать институт такого назначения, Лысенко не просто оттягивал время. Он снова переигрывал всех критиков, уповая на то, что Сталин подавит активность других членов Политбюро. И у него были основания надеяться на это.

Поведение Лысенко, который вроде бы играючи обводил вокруг пальца тех, кто вызывал его на "ковер" в Оргбюро и на Секретариат ЦК партии, объяснялось просто. За кулисами он вел прямые переговоры с самим Сталиным и уже знал, что тот его в обиду не даст. Еще в конце 1946 года Сталин вызвал Лысенко в свой кабинет в Кремле и вручил ему мешочек с 210 граммами пшеницы, которая, как он верил, спасет от непрекращающихся в СССР проблем с нехваткой зерна. В мешочке были семена так называемой "ветвистой пшеницы". Взрыв интереса Сталина к этой пшенице был типичным для веривших в чудеса большевистских лидеров. Снова замаячила перспектива решения сложной и очень актуальной проблемы простым и дешевым способом.