А общеполитическая обстановка в стране к этому времени менялась. В 1946 году А. А. Жданов приступил к воплощению в жизнь "священной" воли Сталина: в серии партийных докладов, направленных против интеллигенции: он прочел первую из своих погромных речей о якобы неверной позиции журналов "Звезда" и "Ленинград". За ней последовали речи с нападками на композиторов и кинематографистов, философов и историков. Реакционное и по сути и по форме наступление на интеллектуалов в стране ширилось. Летом 1947 года прошла вторая дискуссия по книге Г. Ф. Александрова "История западноевропейской философии", на которой книгу разругали. По результатам дискуссии, направлявшейся лично Сталиным, идеологические гонения снова обрушились на всю философию в СССР.

Но для нашего рассказа особо важно то, что неспособность Трофима Денисовича Лысенко создать научные направления, которые бы питали сельскохозяйственную науку, ставший видимым на верхах провал практических обещаний "мичуринских (то есть лысенковских) биологов" и осознанная многими даже в аппарате ЦК и Политбюро партии большевиков лысенковская импотенция в организационных вопросах привели "колхозного академика" на край гибели. Хотя Лысенко продолжал громогласно заявлять, что ведомые им мичуринцы достигли небывалых успехов, крах советского сельскохозяйственного производства начали связывать не только с крахом колхозно-совхозной системы, но и с провалами псевдо-науки, развиваемой Лысенко и его сторонниками. То, как Лысенко удалось преодолеть с помощью Сталина эту становившуюся всё шире осознаваемой научную импотенцию лидера "мичуринцев" и то, как тяготение Сталина к шарлатанам в науке удержало на плаву Лысенко вопреки мнению билжайших сталинских сотрудников, позволяет лучше осознать императивы Сталина в управлении наукой в СССР. Этот рассказ также важен для подтверждения заключения, что Сталин не прислушивался к мнению своих ближайших помощников, а даже чаще всего действовал вопреки их мнению и подавлял инакомыслие.

С конца 1944 года ведущую роль в попытках показать руководству страны, что позиции Лысенко вошли в противоречие с мировой наукой и что авторитет Советского Союза страдает на международной арене из-за Лысенко, стал играть академик АН БССР Антон Романович Жебрак. Родившийся в 1901 году, коммунист с 1918 года, участник Гражданской войны он окончил не только Тимирязевскую сельскохозяйственную академию в 1925 году, но и Институт красной профессуры в 1929 году. Он заинтересовался генетикой и был командирован для более углубленной специализации в США, где работал в Колумбийском университете в лаборатории профессора Лесли Данна, соавтора самого известного послевоенного учебника по генетике Синнота и Данна (в СССР его фамилию писали Дэнн или Денн), и в Калифорнийском технологическом институте у основателя хромосомной теории наследственности Томаса Моргана (в 1930–1931 годах). Возвратившись на родину, Антон Романович стал профессором кафедры генетики и селекции Академии социалистического земледелия (1931–1936 г. г.), а с 1934 года, оставаясь профессором этой Академии, возглавил аналогичную кафедру в Тимирязевской академии. Работал он не с дрозофилой, а с пшеницей и гречихой, что тоже выделяло его. Он принципиально и твердо выступал на стороне генетиков и в 1936-м, и в 1939-м годах. Недаром Презент желчно охаивал даже рукописные жебраковские работы (2).

В 1940 году его избрали академиком Белорусской АН. В конце 1944 года он начал подготовку большого письма Г. М. Маленкову, которое было отправлено в ЦК партии в начале 1945 года (3). В нем Жебрак кратко описал выступление его бывшего шефа Лесли Данна на заседании Конгресса США 7 ноября 1943 года, посвященном 10-летию установления советско-американских отношений (4) и статью профессора Гарвардского университета Карла Сакса (5). В целом Данн благожелательно отозвался о развитии биологии в СССР, а Сакс не соглашался с благодушными оценками Данна и призывал коллег "не быть ослепленными нашим восхищением русским народом и его военными успехами… и не забывать о том, что наука в тоталитарном государстве не является свободной и вынуждена подстраиваться под политическую философию" (6). Сакс утверждал, что в последние десятилетия Лысенко получил правительственную поддержку из-за своих политических, а не научных результатов.

Жебрак постарался в письме Маленкову показать, как вредно для СССР противостояние Лысенко генетике:

Он отмечал, что Лысенко, "много раз объявлявший современную генетику лженаукой", став директором Института генетики АН СССР, "сократил всех основных работников Института и превратил Институт генетики в штаб вульгарной и бесцеремонной борьбы против мировой и русской генетической науки" (8). Жебрак предлагал объявить вредными "выступления ак. Лысенко, Митина и др.", изменить направление работы всей ВАСХНИЛ, сменить руководство института генетики АН СССР, начать издавать "Советский генетический журнал", командировать генетиков в США и Англию "для обмена опытом и для ознакомления с успехами в науке". Эти слова, если только они стали известны лидеру "мичуринцев" и их философскому защитнику — Митину, не могли не вызвать у них взрыва негодования (однако маловероятно, чтобы при тех связях, которые были у них на верхах, они остались бы в неведении о случившемся).

Хотя в архивах коммунистов не найдено письменного ответа Маленкова Жебраку, не может быть случайностью, что через короткое время после отправки первого письма, Жебрак пишет второе письмо Маленкову, в котором уже докладывает, что "составил начальный проект ответа Саксу, который посылаю Вам на рассмотрение" (9). Так же не случайно, что Маленков собственноручно написал на втором письме резолюцию начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александрову, в которой, указывая на оба письма Жебрака: "Прошу ознакомиться с этими записками и переговорить со мной. Г. М. Маленков, 11/II", то есть 11 февраля 1945 года [(10) выделено мной — В. С.].

Несомненно, что резолюция Маленкова — одного из высших руководителей партии — на письмах Жебрака, наносившего такие мощные удары по репутации Лысенко, не могла появиться, если бы Маленков не захотел читать письма подобого содержания. Скорее можно думать, что Маленков считал письма важными, можно даже думать, что Жебрака провоцировали на эти письма.