В равной степени не могло быть случайностью, что в марте 1945 года Жебрака направили по поручению Центрального Комитета партии в Софию как представителя Белорусской ССР на Всеславянский Собор, а в мае в Сан-Франциско, где вместе с другими учредителями Организации Объединенных Наций Жебрак как представитель Белоруссии поставил свою подпись под уставом ООН и декларацией о начале её деятельности. Несомненно, вес неодобрительных высказываний такого доверенного человека в адрес Лысенко был большим.

16 апреля 1945 года Жебрак был принят вторым после Сталина человеком в руководстве страной — Молотовым, после чего с 1 сентября 1945 г. приступил к работе в должности заведующего отделом сельскохозяйственной литературы Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (не бросая преподавательскую работу) и проработал в этой должности до апреля 1946 года. В начале 1947 года Жебрак был избран депутатом Верховного Совета Белорусской ССР, а 12 мая 1947 года назначен Советом Министров БССР Президентом Академии наук БССР, сохранив за собой кафедру генетики и селекции в Московской Тимирязевской академии.

Сын Жебрака, Эдуард Антонович, в 1976 году сообщил мне, что идея написать ответ Саксу и попытаться опубликовать его в том же американском журнале "Science" ("Наука"), в котором была напечатана статья Сакса, появилась у отца в результате переговоров с сотрудниками ЦК партии, а одобрение её он получил от Молотова и Маленкова (11). Сын Жебрака также утверждал, что в принятии решения направить эту статью на Запад принимал участие Н. А. Вознесенский, а непосредственное разрешение на отправку статьи в США было дано начальником Совинформбюро (во времена войны самым высоким органом советской цензуры), также членом Политбюро, А. С. Щербаковым (12). Материалы архивов свидетельствуют, что перед отправкой статьи её завизировал 25 апреля 1945 года ответственный сотрудник Совинформбюро А. С. Кружков (в будущем директор Института марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) и член-корреспондент АН СССР) (13).

Жебрак постарался сгладить неблагоприятные оценки Сакса и перечислил ряд советских лабораторий, в которых работают генетики, упомянул прошедшую успешно в Московском университете 12–19 декабря 1944 года генетическую конференцию, указал на практическую работу по выведению новых сортов растений селекционерами, признающими генетику. Сакс упоминал в своей статье трех генетиков, по его мнению исчезнувших из науки, — Вавилова, Карпеченко и Навашина. Умолчав о судьбе первых двух, Жебрак сослался на четыре недавно опубликованные и две сданные в печать статьи Навашина, заявив, что "эти работы свидетельствуют, что он не был вынужден прекратить или изменить свою научную деятельность под влиянием политического диктата". В остальном Жебрак, как того требовали партийные каноны того времени, постарался отвергнуть заявления профессора Сакса, что советское правительство оказывает давление на науку. Он не один, а несколько раз повторил, что советское правительство в споры генетиков с Лысенко никогда не вмешивалось, награждало орденами как Лысенко, так и генетиков, причем даже тех, кто резко критиковал Лысенко. По его словам, "…влияние деятельности акад. Лысенко на развитие генетики в СССР… осуществлялось в условиях свободной борьбы мнений между сторонниками различных научных воззрений и принципов, а не посредством политического давления, как говорит проф. Сакс". Жебрак отметил, что Сакс "не понимает сущности советской концепции о связи науки, практики и философии", он писал о Ленине, как о деятеле, "прошедшем большую школу науки и философии диалектического материализма, и его продолжатель — И. В. Сталин продолжил и усилил научную и философскую основу… государства". О самом государстве и порядках, установленных в нем большевиками, Жебрак высказался тоже, заявив, что "советские порядки" — это "высшая форма демократии, поскольку у нас все органы государственной власти выбираются всем народом на основе нашей демократической конституции". Статья Жебрака в полном виде вышла в свет в "Science" в октябре 1945 года (14).

В декабре того же 1945 года Сакс довольно язвительно возразил по поводу политических утверждений Жебрака, явно приукрасившего советские порядки и скрывшего правду о Вавилове, Карпеченко и других исчезнувших генетиках. Сакс спрашивал, куда они исчезли, и задавал вопрос: "…если Вавилов умер, то как он умер и почему?". Он оспорил тезис о свободе дискуссий в СССР и не без издевки спрашивал, почему представители бедных Китая и Индии появились на генетическом конгрессе в Эдинбурге, а советских генетиков там не было? Заканчивал он надеждой на то, что "мы сможем в скором времени возобновить связи и личное общение с нашими русскими друзьями и коллегами" (15).

Посылая первое, а затем второе письмо Маленкову, Жебрак зондировал не просто отношение партийных лидеров к критике Лысенко. Он вынашивал и дерзкую практическую цель: подтолкнуть власти к учреждению в СССР нового научного института, который был бы генетическим по своей направленности и свободным от лысенковского контроля. Поэтому 1 марта 1946 года он послал еще одно письмо Маленкову, в котором обосновал необходимость создания в стране института генетики (16). Президент АН СССР С. И. Вавилов активно поддержал идею (опубликовано его собственное признание на этот счет (17)). Несомненно, без предварительного обсуждения с руководством в аппарате ЦК на высоком уровне Президент АН СССР делать этого не мог.

Сначала Бюро Отделения биологических наук одобрило как идею создания Института цитологии и генетики, так и перспективный план его исследований (18). Вопрос о создании нового института был признан исключительно важным и включен в повестку дня заседании Президиума АН СССР 18 июня 1946 года первым пунктом. Открыто включать в повестку дня заседания Президиума столь одиозную идею Вавилов не мог, значит, предварительно вопрос о создании академического института был обговорен с кем-то из руководителей страны и оценен положительно. Подавляющим большинством голосов идея была одобрена. Против проголосовали всего два члена Президиума — Лысенко и Н. С. Державин (филолог, большевик с большим партстажем).

После принятия этого решения с Жебрака как с инициатора процесса потребовали представить конкретные предложения по будущей тематике института, его структуре, численному составу коллектива, потребным материальным ресурсам (о том, что именно Жебрак был назначен ответственным за составление этих важнейших параметров будущего академического института говорилось в ряде выступлений на заседании Президиума АН СССР в конце августа 1948 года (19), об этом же рассказывали мне в личных беседах многие из генетиков, кого Жебрак привлек тогда к созданию этого института).

Другим важным указанием на то, что в академии считали вопрос предрешенным, стало то, что с осени 1946 года отдел кадров Академии начал выделять ставки для зачисления сотрудников в будущий институт (20). Это означало для всех, кто знал неписанные правила бюрократического процесса в СССР, что вопрос уже согласован на верхах настолько, что можно было начинать практические шаги.

К началу 1947 года идея была проработана дальше, и 24 января 1947 года С. И. Вавилов и Академик-секретарь АН СССР Н. Г. Бруевич направили заместителю Председателя Совета Министров СССР Л. П. Берии письмо, в котором на трех страницах изложили научные и организационные предпосылки создания нового института (21). Бывший кольцовский институт, переименованный в Институт цитологии, гистологии и эмбриологии, было предложено разделить на два: институт с прежним названием и Институт генетики и цитологии. Уже во втором абзаце письма главный довод в пользу учреждения нового научного центра был объяснен без утайки: