Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крючков. Затем мы его попросили ввести чрезвычайное положение, передать власть Янаеву, после чего вновь вернуться. Вначале он отреагировал очень бурно. Затем успокоился, но его позиция была непреклонной – он никогда на это не согласится. Речь шла не о том, чтобы полностью лишить власти Президента. Это очень важно, что ни в одном разговоре об этом не говорилось.
Следователь. Вы имеете в виду физическое устранение.
Крючков. Да что вы! То, что вы подразумеваете, мы вообще не имели в виду и не обговаривали. Об этом речи не было. Горбачев должен был остаться жить.
Когда речь шла о Янаеве, все мы, конечно, хорошо понимали, что ему отводится очень короткий промежуток времени. Мы также знали, что, если дело дойдет до конфронтации или чего-либо в этом роде, мы отступим или должны пойти другими путями.
Следователь. Были устные или письменные приказы штурмовать Белый дом? Велись ли с людьми Ельцина переговоры?
Крючков. Наш ГКЧП не предпринял ни одного шага, ни одной акции, которая была бы каким-то образом направлена против российского руководства, против России. Мы осознавали, что здесь не хватит никакой силы.
Следователь. Создавались ли препятствия на пути Ельцина с дачи из Архангельского в Москву?
Крючков. Никоим образом. Мы знали, что он выезжает, то есть мы за ним не наблюдали, но были в курсе.
Следователь. Были ли задействованы ваши вооруженные формирования?
Крючков. В Москве мы усилили охрану Кремля. Это мы сделали уже 19 августа и в ночь на 19-е. Но было уже слишком поздно. Мы были не готовы и утром еще не отдавали никаких приказов. Все сдвинулось. То, что мы хотели сделать 19-го в 4:00 – не получилось. Тогда мы это сделали позднее. Вы говорите, что народ был против и т. д. Были две ступени в народной реакции. Первая была с долей доверия, будила надежду, то есть призывы к забастовке поддержки не получили. Четыре шахты вроде бы забастовали в Коми, где-то под Свердловском и т. д. В стране отреагировали более спокойно, чем можно было бы думать… Но на следующий день ситуация обострилась. Но опять не в промышленности, где сошлись на том, чтобы не бастовать, провести митинги. Самый большой был в Ленинграде. Для этого есть причины. Несколько слабее в этом смысле показала себя Москва. В целом было около 160 тысяч демонстрантов.
Следователь. Давали ли вы тайный или устный приказ об аресте российского руководства?
Крючков. Нет, ничего подобного не было.
Следователь. Но вам ведь звонили лидеры России.
Крючков. И сейчас я могу вам сказать, что на это я ответил. Во-первых, мы знали, что в Белом доме имелось некоторое количество вооруженных людей. Я не могу назвать это число. Оно должно быть известно вам. Там были люди, которые пришли по доброй воле. Это был правильный образ действий. Но были и такие, кто хотел использовать ситуацию.
Следователь. Но российское правительство, парламент, просили ли они усилить охрану?
Крючков. Нет. Надо спросить милицию. Нас там не было. Но нам постоянно звонили: сейчас должен начаться штурм. Я на это отвечал: вы должны спать спокойно и дать спать другим…
Следователь. А может быть, вы увидели, что ваше предприятие полностью провалилось?
Крючков. Провалилось полностью – это не соответствует действительности. Еще раз ясно было показано, что порядок есть порядок и что порядок можно создать: все предприятия работали. И чрезвычайное положение доказало нам, что не надо было его нигде вводить. Ни в Средней Азии, ни в других республиках. Из республик нам звонили и спрашивали, должны ли мы ввести чрезвычайное положение? На это я отвечал: если положение спокойное, вам это не нужно».
Августовские дни навсегда останутся в памяти тех, кто их пережил. По часам, а то и по минутам нарастала напряженность.
С самого утра 23 августа к зданиям ЦК КПСС на Старой площади и прилегающим улицам стягивалась явно организованная оппозицией толпа, перекрывая все входы и выходы. Пожалуй, никогда еще эта площадь не видела такого скопления людей. Прохожих здесь всегда было немного. Редкие посетители быстро скрывались за тяжелыми дверями подъездов. Правда, с началом эпохи гласности улицы, площадь у Политехнического музея время от времени заполняли шумные митинги. Но они быстро рассасывались, оставляя после себя бумажный хлам. Теперь же все подъезды были блокированы.
Многотысячная толпа осаждала корпуса зданий на Старой площади. Кто-то пошутил, что в 1917 году так же осаждали Зимний дворец. Но я был против такой аналогии. Ведь тогда, по крайней мере, просматривалась социальная грань, разделяющая тех, кто был внутри Зимнего дворца и кто шел на штурм. А что разделяло людей в августе 1991-го? В зданиях были, например, ветераны Великой Отечественной войны, правда немного. Были женщины – матери таких же молодых людей, которые стояли на улице. Они учились в одних и тех же школах, поступали в одни и те же вузы. Осажденные не могли понять: что происходит? Почему блокированы выходы?
На улице, скажу прямо, собрались не бездомные, не голодные, не безработные. Думаю, одни шли за демократическими лозунгами, надеясь на перемены. Других захлестнула волна популистской демагогии.
Мне вспоминается очень точное наблюдение Льва Николаевича Толстого из его неоконченного романа о времени Петра I. «Не правда была, а судьба. И рука судьбы видна была в том, что творилось. Руку судьбы… чтобы узнать, есть верный знак: руку судьбы обозначают толпы не думающих по-своему. Они сыплются на одну сторону весов тысячами, тьмами, а что их посылает? – они не знают. Никто не знает. Но сила эта та, которой видоизменяется правительство».
И вот та же сила создала толпу, которая стеклась на Старую площадь к зданиям ЦК, к подъездам, из которых уже было небезопасно выходить.
Мне приходилось два-три раза в день переезжать из ЦК в Кремль, где был мой другой рабочий кабинет – председателя Комитета Верховного Совета по международным делам. Помнится, именно в этот кабинет мне позвонила Галина Владимировна Семенова, секретарь ЦК, а до этого главный редактор журнала «Крестьянка». Галина Владимировна пользовалась большим авторитетом в своей новой должности, в журналистской среде, среди общественности страны. Она сказала с большой тревогой, что толпы осадили здания ЦК, рвутся внутрь, дальше выдерживать нельзя. Пробиваясь сквозь толпу на автомашине, я срочно вернулся. Действительно, все подъезды Центрального Комитета были блокированы. Слышались крики, угрозы.
Ситуация все больше накалялась. На Лубянской площади перед зданием КГБ уже был демонтирован памятник Дзержинскому.
Я срочно позвонил Вадиму Бакатину, председателю КГБ, чтобы он помог обеспечить соблюдение хотя бы минимального порядка, чтобы предотвратить возможные драматические события. Бакатин заявил, что в КГБ он никого не пропустит. Но, по существу, отказался что-либо предпринять для защиты зданий ЦК партии.
Судя по всему, Бакатин уже входил в новый политический образ, готовил себе имидж «демократа», не имеющего отношения ни к чему, связанному с партией, хотя еще не так давно он сам работал в аппарате ЦК инспектором Отдела партийных органов. Ориентировался в здании хорошо, знал, как говорится, все ходы и выходы. Но поискать выход в чрезвычайной ситуации не захотел… Заканчивая разговор, Бакатин сказал, что разблокированием зданий пусть занимается Олег Шенин – после того, что он натворил, войдя в ГКЧП.
