Первым аббасидским халифом, не ощущавшим необходимости посетить Иерусалим, был Харун ар-Рашид (Гарун аль-Рашид, 786–809). Он несколько раз проезжал Сирию на обратном пути в Багдад после хаджа, но в Иерусалиме так и не побывал. Аббасиды начали освобождаться от Святого города, имевшего столь большое значение для ненавистных Омейядов. При Харуне достигла небывалого расцвета культура и искусства, а великолепие его багдадского двора вошло в легенды. Но могущество империи Аббасидов уже клонилось к закату – Харун не мог эффективно управлять огромной страной и по-настоящему контролировал только Ирак, а в других частях халифата местные правители начинали основывать собственные династии. Формально они правили от имени халифа, но фактически пользовались почти полной независимостью. В Палестине эти процессы отозвались экономическим упадком: при Омейядах страна благоденствовала, но Аббасиды стали безжалостно эксплуатировать ее, истощая местные ресурсы и отбирая богатства. Вдобавок случилась эпидемия, от которой погибла значительная часть населения, и в Палестину начали вторгаться бедуинские племена. Они разоряли города и селения, ведя на территории Палестины свои междоусобные войны. Во времена Омейядов бедуины сражались за халифат, а теперь все больше становились его бичом. В эти смутные времена появились первые признаки открытого противостояния между мусульманами и христианами Иерусалима. Осмелевшие бедуины регулярно разоряли монастыри в Иудейской пустыне, и христиане на Западном холме стали опасаться, что их благосостояние навлечет на них гнев обездоленных в экономическом отношении мусульман. Христианские церкви выглядели сказочно богатыми, и в тяжелые времена слухи об их сокровищах могли вызвать злобу и зависть мусульман.

Для жителей Иерусалима Харун ар-Рашид был чужим, далеким и не особенно интересным персонажем, зато христиане Западной Европы видели в нем благородного правителя, который признал достоинство их собственного императора. На Рождество 800 г. папа Лев III короновал короля франков Карла императором Запада. В церемонии участвовали и монахи из Иерусалима. Византийцы отказались признать новый титул Карла – их возмущала сама мысль о темном варваре, рядящемся в императорский пурпур. В поисках союзников Карлу пришлось обратить взоры к более далеким странам, и он, подобно своему отцу, попытался наладить контакт с Багдадом. Народы Западной Европы были в восторге от того, что у них снова есть император: наконец-то – казалось им – рассеиваются мрак и забвение, опустившиеся на Европу после падения Рима. Карла прозвали Великим (по-французски – Charlemagne, Шарлемань), в нем видели повелителя нового Избранного Народа. Его столица в Аахене мыслилась как новый Иерусалим, а трон был выстроен по образцу трона царя Соломона. В поисках новой духовной идентичности Запада европейцы инстинктивно тянулись к Иерусалиму, который со времени обретения Гроба Господня не переставал вдохновлять их на дальние, полные трудностей паломничества. К моменту коронации Карл успел обменяться подарками с Харуном, а иерусалимские монахи привезли ему в дар от патриарха реликвии и ключи от Анастасиса. По всей видимости, халиф был рад появлению иностранного союзника; он разрешил Карлу построить в Иерусалиме, прямо напротив Анастасиса, странноприимный дом, церковь и великолепную библиотеку. Карлом была также создана обитель в долине Кедрона с 12 комнатами для паломников, полем, виноградником и огородом. Так новый император приобрел базу в Иерусалиме, и появились основания говорить, что его империя тоже укоренилась в центре мира.

На деле империя Карла Великого не пережила своего основателя, но краткий период каролингского возрождения навсегда остался в памяти европейцев, и связи с Иерусалимом тоже не были забыты. Позже историки и хронисты утверждали, что халиф, попав под обаяние Карла, пожелал отдать ему всю Святую землю (Ноткер 2:9), другой вариант – сделал его повелителем христиан Иерусалима (Эйнхард 16). В западном сознании прочно утвердилось представление о том, что Харун хотя и не мог отдать Карлу Палестину, но сделал его собственностью Анастасис, Гроб Господень, который, таким образом, по праву принадлежит европейским христианам (Вильгельм Тирский 1:4). Эта идея во всей своей разрушительной силе проявилась лишь тремя веками позже, в эпоху Крестовых походов, когда на Западе началось более продолжительное возрождение. Но уже в эпоху Карла Великого ее выразителями могли становиться европейские священники, монахи и монахини, которые отправились в Иерусалим заботиться о построенных там новых святынях. В 807 г. в церкви Рождества Христова произошли столкновения между христианами греческого и латинского толков. Восточные и западные христиане, выработавшие различные трактовки собственной веры, ощущали глубокую взаимную неприязнь, что привело к насилию в одном из святейших мест христианского мира. Это событие положило также начало долгим постыдным распрям в Иерусалиме.

С точки зрения мусульман новые латинские здания на Западном холме только лишний раз подчеркнули рост могущества и богатства иерусалимских христиан. Их собственный халиф, казалось, совершенно забросил Святой город, тогда как христианские короли не жалели средств, чтобы утвердить в нем свое присутствие. Яковиты – сирийские монофизиты – тоже выстроили новый монастырь; он был посвящен Марии Магдалине и находился к северу от Харама. В Палестине настали мрачные времена. В 809–813 гг. в халифате шла гражданская война – сражались за престол два сына Харуна ар-Рашида. Когда же междоусобица закончилась победой аль-Мамуна и он стал халифом, в Иерусалиме случилось новое сильное землетрясение, в результате которого серьезно пострадала церковь Анастасис, а нашествие саранчи погубило урожай, и Палестину поразил жестокий голод. Иерусалимские мусульмане, чей квартал находился возле Харама, т. е. в части города с менее здоровым климатом, были вынуждены на несколько недель оставить свои дома. Вернувшись, они убедились, что патриарх Фома, воспользовались их отсутствием, заново отстроил Анастасис и теперь ротонда почти не уступает по размеру Куполу Скалы. В ярости мусульмане подают жалобу на христиан, обвиняя их в нарушении исламского закона, гласившего, что культовые сооружения зимми не могут быть ни обширнее, ни выше мечетей и прочих святынь уммы.

Это был тревожный симптом – появился новый вариант постоянной проблемы Иерусалима. Строительство здесь давно уже служило идеологическим оружием; со времени Адриана оно использовалось, чтобы стереть память о предыдущих обитателях города. Теперь здания становились для религиозных общин Иерусалима способом заявить о своей враждебности по отношению к другим общинам. Величественные церкви города всегда раздражали мусульман, но при Омейядах это зрелище легче было перенести, поскольку халифы щедро вкладывали средства в исламский Иерусалим и Палестину в целом. Теперь же, когда мусульмане чувствовали себя обездоленными, а Аббасиды, казалось, бросили их на произвол судьбы, терпеть грандиозность реставрированного Анастасиса было решительно невозможно. Ислам пришел в Палестину как могущественная религия, вполне уверенная в своей силе, но теперь он оказался в опасности, и культовые сооружения – прежние символы духовного восхождения – должны были защитить его идентичность. Христиане тоже почти наверняка задумывали расширение церкви как вызов и заявление о своем доминирующем положении в городе. Мусульмане их, может быть, и покорили, но они не будут долго оставаться зависимыми.