помогите мне, позанимайтесь со мной — в будущем году хочу поступить в техническое училище.

— С удовольствием! — воскликнул Дадоджон.

— Ладно, если наладили, то не выключайте мотор, — попросил дядюшка Чорибой. — Послушаем радио и днем, концерт должен быть…

Все собрались в большой комнате. По радио действительно транслировали песни из «Шашмакома» — народного музыкально-вокального произведения — в исполнении Бобокула Файзуллаева, Фазлиддина Шахобова и Шохназара Сахибова. Дадоджон знал, что это выдающиеся мастера музыкального искусства. Почти четыре года не слышал Дадоджон такого концерта. Особенно взволновала его нежно-печальная мелодия и проникновенные слова из третьего макома, известного под названием «Наво», который исполняли Фазлиддин Шахобов и Барно Исхакова. Не только Дадоджон, но и все, кто находился в комнате, даже дети, сидели, притихли, заслушались.

«Шашмакомы», то есть «Шесть макомов», музыкальных произведений, объединивших несколько мелодий, создавались веками. Они любимы народом, потому что выразили и боль его сердца, и его надежды и чаяния. Мелодии повествуют о невыносимо трудной жизни, как бы воссоздают историю народа, его борьбы за свободу и счастье. Это воплощенная в звуки летопись былого. Она исторгает слезы, а потом высушивает их, наводит грусть и тоску, а потом утешает, дарит надежды и веру, укрепляет дух. В «Шашмакоме» немало солнечных, искрящихся радостью мелодий. Народ бережно сохранил эту музыку и по праву гордится выдающимся творением.

Концерт окончился. Никто не шелохнулся, все молчали. Первым заговорил дядюшка Чорибой.

— И что это за чудо музыка? — сказал он, обежав взглядом лица сыновей и Дадоджона, жены, невесток и внуков. — Всякий раз, когда слушаю этот маком «Наво», на душе делается легко, как будто избавился от каких-то печалей.

— Будто крылья вырастают, — вставил Шамси.

— Недаром, — сказал Дадоджон, — музыку и песню называют спутником человека с колыбели до могилы.

— Верно, сынок, верно! — закивала головой тетушка Рухсора. — Нет матери, которая не пела бы колыбельной своему ребенку. С той поры живет и человек с песней.

— Я тоже пою, когда мчусь на своем Рахше или топаю за овечьими курдюками, — засмеялся Камчин, но дядюшка Чорибой строго глянул на него, и он осекся.

Если бы не протяжный автомобильный гудок, дядюшка Чорибой наверняка отругал бы Камчина за неуместную шутку. Его брови сдвинулись, на скулах вздулись желваки. Однако автомобиль загудел, и сперва детишки, а затем сыновья и невестки повскакивали с мест и выбежали из комнаты. Остались лишь тетушка Рухсора, дядюшка Чорибой и Дадоджон.

— Туйчи, наверное, привез жмых, — сказал дядюшка.

— А разве он обещал? — спросила тетушка Рухсора.

— Нет, но пора бы уже.

В сопровождении детишек, Шамси и Камчина вошел Туйчи. Поздоровался со старшими, обстоятельно, не торопясь, расспросил о самочувствии, житье-бытье и делах. Потом достал из кармана своей куртки письмо и протянул Дадоджону.

— Ваши шлют вам привет, — сказал он.

— Спасибо, братишка!

Дадоджон зажал письмо в кулаке. Оно было надписано рукой ака Мулло. Живо представив, о чем он может написать, Дадоджон не торопился читать, хотя и почувствовал себя неловко перед дружными и радушными, ничего ни от кого не скрывающими хозяевами своего пристанища. Но досада на брата оказалась сильнее.

— Ну, какие новости в кишлаке? — спросил дядюшка Чорибой, усадив Туйчи рядом с собой.

— Никаких, — ответил Туйчи и, немного помолчав, сказал: — Хлопок собрали, раскрытых коробочек на полях почти не осталось, чистим курак и сдаем. Не знаю, как план, а обязательство, боюсь, вытянуть не сумеем.

— Год-то какой выдался, — заметила тетушка Рухсора. — Что люди, если против них природа? — Она вздохнула и прибавила: — Бедняжка Нодира, наверно, не знает покоя?

— Да, хлопот у тетушки Нодиры хватает, — подтвердил Туйчи. — А еще не дают ей покоя, строят всякие козни…

— Кто?! — возмущенно воскликнул дядюшка Чорибой. — Неужто есть такие подлецы? У кого поворачивается язык чернить ее? Чего они хотят? Что за козни?

— Точно не знаю, — пожал Туйчи плечами. — Но слух ходит, весь кишлак говорит. Некоторые бригадиры… сами, наверно, метят в председатели, вот и мутят воду. Говорят, будто тетушка Нодира стала слаба, что мужчины вернулись из армии, не признают ее, а поэтому надо назначать кого-то из них, и вообще она уже не справляется с работой…

— Врут подлецы! — стукнул кулаком дядюшка Чорибой, да так сильно, что показалось — столик над сандалом треснул и вот-вот развалится. — Дай бог всем так работать, как Нодира. Она умнее и крепче сотни мужчин. Куда смотрит Сангинов? Где ее помощники? Неужели нет никого, чтобы заткнуть дуракам рот? Чего молчит Мулло Хокирох? Он ведь всегда помогал ей, не мог нахвалиться. Постарел, что ли?

— Ака Мулло что-то сильно сдал, — сказал Туйчи, бросив быстрый взгляд на Дадоджона. — Раздражительным стал, ко всему придирается…

— Пора ему и честь знать! — вырвалось у Дадоджона.

Дядюшка Чорибой и тетушка Рухсора переглянулись, и Дадоджон, заметив это, горячо признес:

— Не со зла я, нет, он действительно постарел, сдал. Теперь из него плохой помощник и советчик, он занят своими делами, думает больше о себе. Ему хочется спокойной старости, ну и пусть идет на покой, сколько можно? Посоветуйте ему это!

— Хорошо, буду в кишлаке, поговорю с ним, — отозвался дядюшка Чорибой после недолгого молчания: он знал, откуда у Дадоджона эта злость на брата.

— Вам как раз обязательно надо в кишлак, — сказал Туйчи. — Тетушка Нодира говорила, что будет общее собрание.

— Обязательно поезжайте! — сказала мужу тетушка Рухсора.

— Раз общее, то поеду, — кивнул в ответ дядюшка Чорибой. — Тем более, что хотят заклевать Нодиру… — Он посмотрел на Дадоджона. — Тебе бы тоже стоило поехать. Ты бы мог стать хорошим помощником нашей Нодире.

— Нет! — твердо произнес Дадоджон. — Не хочу я появляться в кишлаке. Да и кто там будет со мной считаться? Не заслужил. Если уж родной брат так поступил… — Он не договорил, махнул рукой. — Ваш голос прозвучит весомей.

— Оставьте его, дайте пережить свое горе, ведь и месяца еще не прошло, — вступилась за Дадоджона тетушка Рухсора, и муж согласился с нею:

— Ладно, мать, все верно! Сам поеду, покорную подлое семя лжецов, выметем их, как мусор из дома, дочиста! Уверен, что не буду одинок, защитим Нодиру.

— Конечно, не будете, вся молодежь за нее горой! — воскликнул Туйчи.

— Ну, а что ты привез? — спросил, улыбнувшись, дядюшка Чорибой. — Жмых?

— Жмых.

— Пойдем поглядим.

— А еще ака Мулло прислал Дадоджону теплый халат и шапку-ушанку, а я захватил газеты, и одна с таким фельетоном…

Но дядюшка Чорибой уже выходил из комнаты, и Туйчи, оборвав себя на полуслове, поспешил за ним. Следом вышли и остальные, Дадоджон остался один. Он распечатал письмо брата.

«Велик и могуч аллах! — так оно начиналось. — Да будет известно нашему дорогому брату Дадоджону, что мы