все живы и здоровы и молим всевышнего ниспослать здоровья, крепости духа и благополучия и вам. Желая этого от всей души, одновременно сообщаем, что ваш неожиданный отъезд в степь стал для нас жестоким ударом и опечалил всех членов нашей семьи и всех наших родных и близких. Мы никогда не ожидали от вас такого безрассудства, ибо полагали, что, пережив страшную войну и познав тяготы жизни, пройдя через многие испытания, вы повзрослели и отказались от легкомысленных деяний, то есть, говоря иначе, стали благоразумным. Но, оказывается, мы ошиблись в своем мнении. Впрочем, нам раскаиваться теперь и поздно, и бесполезно, так как все обитатели нашего кишлака и наши недоброжелатели и враги могут свалить на нас безвременную кончину целомудренной девушки Наргис, хотя все это в руках божьих, творца и создателя. Всевышний дарует нам жизнь, и он же отнимает ее у нас. Знаете, наш дорогой брат Дадоджон, что если бы она не скончалась и если бы мы знали про ваше столь сильное влечение к покойной, если бы вы твердо и решительно объявили нам свою волю, то мы, не колеблясь, сделали бы все для того, чтобы соединить ваши сердца. Но что поделать, если небо распорядилось иначе? Мы бессильны противостоять судьбе. Что предначертано, того не исправить. Как говорили древние мудрецы, мертвые не возвращаются, а живым надо жить. Веруя в это и с думой о вашем будущем, мы сосватали вам достойную девушку. Все уже знают о помолвке, а посему отказ зачтется нам как великий грех, он будет равносилен нашему вечному позору. В связи с этим, если вам дорога честь и доброе имя, вы должны с получением сего послания как можно скорее вернуться в кишлак, чтобы мы могли справить с божьей помощью достойную свадьбу».

«Что за чушь? Рехнулся он, что ли?» — подумал Дадоджон, раздраженный и фарисейским стилем, и не менее лицемерным, но в то же время деловитым и наглым содержанием письма. Обращение на «вы» вызвало ироническую усмешку. Но по мере того как Дадоджон читал, жаркая кровь все сильнее приливала к его вискам и, поднимаясь из глубин, нарастало озлобление. «Свадьбу ему подавай… идиот!» — мысленно обругал Дадоджон старшего брата.

Но дальше ака Мулло резко изменил стиль письма. Остальное словно бы криком вырвалось из его сердца.

«Эх, Дадоджон, Дадоджон, милый братишка! Неважны мои дела, тяжко мне. Арестовали Нуруллобека, и после этого отношение руководителей района ко мне и к брату твоей невесты Бурихону резко изменилось. У меня такое ощущение, что за нами следят, проверяют все наши дела, стараются обложить со всех сторон. Арест Нуруллобека сильно повредил нам. Но я пошел на это и готов ко всему только ради тебя, во имя твоего благополучия и счастья. Иначе, поверь мне, я жил бы беззаботно и мирно, не рисковал бы своей головой.

Родной мой, брат мой! В этой жизни человек может рассчитывать лишь на себя и на своих близких. Другой опоры ему не найти. Я верю в нашу звезду, всевышний нас не оставит. Мои неприятности кончатся, так что ты не принимай их близко к сердцу, они проходящи. Не надо только давать недругам лишнего повода. Поэтому возвращайся поскорее, женись и берись за работу. Я думаю уступить тебе свое место. Ты можешь стать и завхозом и заместителем председателя колхоза: Нодира любит тебя. Некоторые недалекие люди подумывают убрать ее с поста, однако пусть рассказывают свои сны воде — ничего у них не выйдет! Я пока помалкиваю, но в нужный момент поддержу Нодиру, и она снова поверит в меня. Обязательно возвращайся! С божьей помощью не пропадем. Если будет угодно аллаху, милостивому, всепрощающему, впереди у нас светлые дни. Аминь!»

Дочитав письмо, Дадоджон задумался. Арест Нуруллобека, о котором он услышал впервые, поразил его. Ему хотелось кричать от возмущения. Что же делается? Это ведь подлость! Арестовать такого честного, чистого парня — за что? Только за то, что он влюблен в Марджону и хотел на ней жениться. Как можно? Бурихон, видать, потерял голову от тщеславия и зазнайства, вообразил, что ему все дозволено, а ака Мулло и впрямь лишился ума, если полез напролом. Куда делась его изобретательность, куда делись его скорпионские мозги? Устроив арест Нуруллобека, — а что это подстроил он, сомневаться не приходится, — он, как змея, кусает сам себе хвост. В одном ака Мулло прав: ему, Дадоджону, не хватило духу настоять на своем и заставить сосватать Наргис. Не по божьей воле скончалась она, нет, по его вине, он кругом виноват: и в смерти Наргис, и в аресте Нуруллобека, и в том, что руководители района косятся на ака Мулло и на Бурихона. О, если бы он не вернулся из армии! Если бы погиб на войне! Сколько глупостей он натворил, сколько горя и бед принес в кишлак своим возвращением! Друзей сделал врагами, опозорился перед людьми… Да с каким лицом он приедет в кишлак? Как сможет смотреть кому бы то ни было в глаза?

Всплыл застрявший в памяти бейт из книжек дядюшки Чорибоя, которые они читали по вечерам вслух:

Да поразит возмездие бедой,

Тех, кто за дружбу заплатит враждой!

Расплата неизбежна, час искупления обязательно придет, он уверен в этом и не вернется в кишлак, ни за что не вернется, если только не случится что-нибудь чрезвычайное, из ряда вон выходящее, или если не вернут силой. Наплевать на толки, которые вызовет отказ жениться на Марджоне! Хуже, чем теперь, о нем не подумают — некуда хуже.

Дадоджон принялся перечитывать письмо. Когда в комнату вошли дядюшка Чорибой и Туйчи, он сидел с поникшей головой.

— Что с тобой? — спросил дядюшка. — Вести, что ли, плохие?

Дадоджон поднял голову и натянуто улыбнулся.

— Нет, ничего, — сказал он и обратился к Туйчи: — Это правда, что арестовали Нуруллобека? Когда?

— Да уже дней десять, если не больше.

— Какого Нуруллобека? — удивленно произнес дядюшка Чорибой. — Нашего директора интерната?

— Его…

— О господи! — поразился дядюшка, в знак крайнего изумления схватившись обеими руками за ворот своего халата. — За что?

— Всякое говорят, — пожал плечами Туйчи и, протягивая Дадоджону газету, прибавил: — Он же водил компанию с прокурором, а того пропечатали как взяточника…

— Что-что?! — воскликнул Дадоджон.

— Вот фельетон… «Таджикистони Совети», на третьей странице.

Дадоджон торопливо развернул газету, сразу увидел слово «фельетон» и над ним заголовок «Рад услужить». Из однообразно черных строк глаз тут же выхватил и имя, и должность Бурихона.

— Ну и ну, — вымолвил Дадоджон. — Действительно о нашем