Он вспомнил, как плакал Женька, когда Люба в первый раз пришла к нему в палату. Братик обнимал ее и просил прощения, а Вася с Любой никак не могли понять, за что. Потом Женя наконец-то успокоился и объяснил, мол, это он виноват в том, что ведьма Любе язык отрезала. Если бы сумел пораньше освободиться, то ничего такого не случилось бы. Но у него поначалу никак не получалось. Когда он увидел, что вода из папиного и Любиного шприцев не помогла, то так испугался!..

Вася закрыл глаза и дал слезам спокойно вытечь. Женька спас их всех после того, как они наплевали на его слова о Бабе-яге, и после этого еще переживал, что он виноват. Хорошо хоть, что им с Любой удалось довольно быстро убедить сына в том, что он – герой.

Тут, конечно, дочка главным образом постаралась, молодец. А на следующий день и Витя от себя добавил. К словам следователя, пришедшего в больницу в форме, Женя отнесся с большим вниманием.

Именно там, в палате сына, Вася и сам смог прошептать свое «прости». За то, что не верил, не видел, не думал и не слышал. Еще, конечно, за то, что смеялся. За бабушку и маму. А Любе – еще и за то, чем все это закончилось лично для нее.

– Выходит, снова Женька мне пример показал, – сказал Вася и посмотрел на Аллин холмик.

Потом он шагнул вперед, опустился между могилами на колено, положил на них ладони.

В его голове снова зазвучали голоса.

Он вспомнил, как, уже провожая Виктора Степановича в тот понедельничный вечер, поделился с ним тем, что никак не давало ему покоя:

– Одного еще не пойму. Вот смотри. Ведь получается, что я ни во что толком не верил – ни в Бога, ни в себя. Вот и попался, поделом мне. Так почему же тогда на кухне вдруг прозрел? Увидел волосы, да и ведьму тоже.

Виктор Степанович помолчал какое-то время, а потом медленно сказал:

– Я не знаю, есть ли на свете человек, у которого останется хоть одна, пусть даже самая паршивая, иллюзия насчет нашей дерьмовой жизни после того, как его заставят собственными руками сделать больно своему любимому ребенку.