площади и произнес краткую речь о роли коммунистической партии в его жизни и в перестройке. Помощник президента Валерий Болдин вспоминал, что все прошло скромно, никто не славил генсека: «За него, великого и мудрого, тоста не предложил бы и самый искусный подхалим»[641]. Потом советский лидер помчался в Кремль, чтобы его поздравили члены бывшего Президентского Совета, кабинета и личные советники. Лукьянов произнес трогательную речь. Язов преподнес в подарок саблю. Министр внутренних дел Борис Пуго вручил пистолет в кожаной кобуре с дарственной надписью и обойму патронов. Крючков тоже что-то подарил Горбачеву от КГБ, но никто не мог потом вспомнить, что именно. Черняев и Шахназаров зачитали текст совместного поздравления, адресованного лидеру. История, – говорилось в них, – запомнит Горбачева как великого руководителя, который совершил то, на что не осмеливались другие, – взял на себя «с огромным личным риском огромное историческое бремя», «сорвал» страну «с, казалось бы, намертво забитых заклепок». Горбачев сделал это «ради достоинства и блага страны, движимый совестью и стыдом за состояние, в которое ее завели» его предшественники. Текст поздравления включал цитату Авраама Линкольна: «Если конец будет благополучным, то все нападки против меня не будут иметь никакого значения. Если меня ждет поражение, то даже десять ангелов, поклявшись, что я был прав, ничего не изменят»[642].

Телевизионный призыв Ельцина к отставке Горбачева расколол российский Верховный Совет. Большинство было категорически не согласно с радикальными демократами, которые хотели использовать Россию как таран для разрушения советского государства. 21 февраля шестеро политиков, включая заместителей Ельцина и лидеров обеих палат, выступили против него. Они ожидали от внеочередной сессии Съезда РСФСР, которая созывалась через несколько недель, свержения Ельцина. Хасбулатов, единственный из заместителей Ельцина, кто остался ему верным, резюмировал: «Плохо дело. Большинство недовольно Ельциным. Впереди жестокая схватка»[643].

Волна общественной поддержки Ельцина поднялась из российских промышленных городов и регионов. Самой резонансной стала забастовка, объявленная комитетами горняков Кузбасса. Ее запустил член ельцинского консультативного совета Вячеслав Голиков. Журналисты называли его «советским Валенсой» по имени лидера польской «Солидарности», и он действовал соответственно прозвищу. На сей раз шахтеры не требовали мыла, моющих средств и улучшения жилищных условий. Они хотели избавиться от Горбачева. Сюрпризом для Голикова и других организаторов стало то, что произошло позже – к забастовке присоединились 200 тысяч горняков, которые были полны решимости не возобновлять работу. Это стало второй крупной акцией в промышленном секторе, она продлилась месяц и сотрясла экономику до основания[644].

В движении «Демократическая Россия» также не было полного единства в условиях «ползучего переворота». Интеллектуальные лидеры движения спорили: должны ли они последовать польскому примеру 1980 года, возглавить рабочих и осуществить политическую революцию? Или это было бы слишком опасно? Ельцин был склонен рискнуть. 9 марта на большом митинге «Демократической России» в московском Доме кино он снова призвал к отставке Горбачева и провозгласил, что наступило время спасать демократию и создать сильную организованную партию. Миллионы людей слушали его речь по радио[645].

Через пять дней российский лидер встречался со своим консультативным советом. Попов, глава Московского городского совета, взял слово. Он считал, что российская «Солидарность» – плохой вариант: ведь тогда оппозиции придется принять на себя ответственность за экономику и ошибки прежней власти. В 1991-м объемы производства в стране упадут на 10 или даже на 20 процентов, сказал он. «Эта катастрофа по масштабам сопоставима с войной» или Великой депрессией в США в 1930-е годы. Обездоленные и безработные люди захотят авторитарного лидера, чтобы он решил их проблемы. Кого они найдут? В Америке нашли Рузвельта, а в Германии – Гитлера. Попов был согласен с Ельциным в том, что Горбачев – хитрый и ненадежный партнер. В то же время призыв к его отставке подтолкнул его в объятия партийной номенклатуры – сторонников жесткого курса. Эти люди ненавидят Горбачева, но они используют его, армию и КГБ для установления своей антипарламентской диктатуры. А потом избавятся от него. Советская хунта не продержится долго, – продолжал Попов, – возможно, год или полтора. Они не смогут получить западные кредиты или решить экономические проблемы. Но в краткосрочной перспективе их диктатура может нанести огромный урон российской демократии. Ельцин и другие оппозиционные лидеры будут арестованы и, возможно, ликвидированы. «Все мы можем погибнуть, – предсказывал Попов. – Что такое сейчас сторонник перестройки? Это узкий слой людей. Это 200, 300, ну 400 [тысяч?] человек всего. Уничтожить этот слой – это элементарная операция совершенно… Что потом будет, дальше? Страна что будет делать потом?» Лучшей тактикой, – заключал Попов, – было бы предложить партнерство Горбачеву[646].

Явлинский, вернувшийся в окружение Ельцина, поддержал мрачные экономические и социальные прогнозы Попова. «Экономическая реальность Советского Союза такова, – сказал он, – что республики, какой бы суверенитет они ни провозглашали, обладают лишь «декоративными структурами управления». Если они отделятся, то немедленно рухнут, включая и Российскую Федерацию. Явлинский сожалел, что в 1990-м все увлеклись «оппозиционной демократической борьбой за власть», на деле все остаются «пленниками этих декоративных структур», Верховных Советов, созданных когда-то большевиками и Сталиным. «Не бывает экономических программ без денег, без таможен, без валюты, без банков, без финансово-кредитной системы». Явлинский сравнил Советский Союз с самолетом, в котором Ельцин и его союзники из других республик остаются пассажирами, центральное правительство все еще сидит в кабине, управляет экономикой и контролирует деньги и кредиты. Единственный разумный курс, подвел итог он, – помочь людям в кабине справиться с управлением. В противном случае Российская Федерация разделит печальную судьбу Советского Союза. Разрушающаяся экономика, этнонационализм и «русский фашизм» разорвут страну в клочья[647]. Ельцин слушал с мрачным лицом. Он сказал, что получал «сигналы» от людей Горбачева о возможном сотрудничестве, но отклонил их как «очередной трюк». По его словам, он провел пятнадцать часов с Горбачевым, но не смог решить ни одного вопроса. Горбачев «три раза обещал, в глаза глядя: я все гарантирую! – и нет». Если консерваторы на российском съезде попробуют его отстранить, – сказал Ельцин, – он не сдастся, а вместо этого распустит сам съезд»[648].

За два дня до мартовского референдума Ельцин встретился с группой американских экономистов из Стэнфордского университета, которые прибыли в Москву, чтобы помочь российским экономическим реформам. Ельцин объяснил им свой замысел так: «У нас будет, как ранние США, – сначала власть штатов, потом создание США с ограниченными функциями». Сотрудничество между Россией и другими республиками – это путь к созданию будущей конфедерации без центральной власти. Экономическая реформа, – продолжал он, – «будет в России», а не в СССР, поскольку Горбачев явно не способен и не желает расстаться с коммунистическим наследием. «Мы разрушаем всю коммунистическую тоталитарную систему», –