Узнав о митинге Ельцина на Кировском заводе, Горбачев пришел в ярость. Он предложил показать эту встречу по первому каналу телевидения, чтобы все могли увидеть, что творит «этот демагог». Народ должен был понять, в какую яму Ельцин тянет страну: «Ельцин нагло и открыто разлагает Союз». Советники Горбачева возражали. После этой передачи, – сказал Черняев, – авторитет Горбачева упадет до нуля, и все решат, что «о президента можно вытирать ноги». В дневнике Черняев писал в отчаянии, что, голосуя за российского президента, «русские фактически проголосовали против империи». Он размышлял и не мог понять, почему Горбачев породил такую «необузданную и иррациональную ненависть» к себе в массе русских. Советники Горбачева тоже заметили, что в Москве и Ленинграде соответственно 46 и 43 процента голосующих на референдуме высказались против горбачевской идеи обновленного Союза. Шахназаров опасался, что Ельцин возглавит национальную забастовку, которая положит конец и экономике, и государству. Постепенно Горбачев успокоился. Он также решил не присутствовать на Съезде РСФСР, чтобы не противостоять Ельцину. Горбачев признал, что его сопернику это будет только на руку[681].

Пока Горбачев закипал и остывал, среди партийного руководства Москвы распространялась новая волна паники – Юрий Прокофьев и другие аппаратчики боялись, что «радикалы» поведут толпу на штурм партийного комплекса на Старой площади, а возможно, даже самого Кремля. Горбачев обратился за помощью к главе Кабинета министров. Павлов уже был занят забастовками в Кузбассе. КГБ поставил его в известность, что Лейн Киркленд, президент конфедерации американских профсоюзов, приехал в Москву и обещал помощь русским шахтерам. Павлов решил, что любые уступки в этот момент только подстегнут тех, кто хочет создать в России аналог «Солидарности». Он отказался сесть за стол переговоров с представителями шахтеров, пока они не возобновят работу. Он также отклонил предложение Горбачева найти деньги и умиротворить бастующих повышением зарплат[682]. С одобрения Горбачева Павлов объявил мораторий на все митинги и демонстрации в Москве с 26 марта по 15 апреля. Выступая по государственному телевидению, премьер-министр обещал защитить российских депутатов, которые находились в оппозиции к Ельцину. Горбачев подписал декрет, передающий командование московской милицией от Моссовета, возглавляемого Поповым, к Министру внутренних дел Борису Пуго.

Сторонники Ельцина были уверены, что Горбачев и его окружение собираются избавиться от Ельцина[683]. Умеренные сторонники «Демократической России», большей частью московские интеллектуалы, предлагали избегать открытых столкновений[684]. Трудно сказать, что предпринял бы Ельцин, но вечером 26 марта Горбачев выступил на телевидении со сбивчивой, эмоциональной и, конечно, длинной речью. Он обвинил оппозицию в провокациях, но вместе с тем признал и собственные ошибки. Он буквально умолял: «Если случится насилие, это будет моя политическая смерть». Горбачев не отменил распоряжения Павлова, но его заявление ослабило их эффект. Расхрабрившиеся радикалы из «Демократической России» потребовали немедленной отставки Горбачева и Павлова. 28 марта московские газеты вышли с кричащими заголовками: массовая демонстрация, вопреки мораторию Павлова, состоится сегодня вечером[685].

Утром того же дня Черняеву позвонил Александр Яковлев. Он просил срочно устроить ему встречу с Горбачевым и убедить его предотвратить неизбежное столкновение. Ранее Яковлев публично осудил решение Горбачева ввести в Москву войска. Черняев придерживался противоположного мнения – он был уверен, что Горбачев никогда не станет диктатором. Главную опасность он теперь видел в безответственном поведении лидеров «Демократической России». У оппозиции, – сказал он Яковлеву, – есть все необходимые средства, чтобы создать законное правительство и заняться конструктивной политикой. Вместо этого лидеры оппозиции продолжают выдвигать экстремистские требования и подстрекать массы. Дать им то, что они хотят, – продолжил Черняев, – означает разрушить государство. А без государства любые реформы станут невозможными. Страну не спасешь, если дать разрушить государство[686].

Яковлев настаивал, что Горбачев должен опираться не на армию, а «на демократию». Черняев вспылил: «А где она? Где демократия? Эта болотная элита… эти кочки, уходящие из-под ног. Нет ее, демократии. Есть гласность, свобода, по-русски – вольница! Демократия – это организованное общество: партии, институты, господство права, уважение к закону. Демократия – это лидеры, конкурирующие в борьбе за правительство, а не против государства!» Спор между Яковлевым и Черняевым был продолжением извечной русской дилеммы – между провозглашаемым интеллигенцией требованием немедленного освобождения от диктата государства и необходимостью предотвратить распад государства[687]. Шеварднадзе, при всем своем страхе перед «темными силами», был согласен с логикой Черняева. По его мнению, люди, которые сегодня следуют за радикальными демократами, завтра могут пойти за авторитарным демагогом. По крайней мере, так произошло в Грузии[688].

Внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР начал работу утром 28 марта 1991 года в Большом Кремлевском дворце. Сотни депутатов съезда шли в Кремль через кордоны войск внутренней безопасности. Снаружи Кремля находилось 40 000 вооруженных солдат. Ельцин произнес умеренную и конструктивную вступительную речь – как советовали его консультанты. Он признал, что «в этом состязании не может быть победителей». На смену центральному правительству он предложил «круглый стол» из всех политических сил всех республик. Таким образом, – сказал он, – «мы сможем прийти к обновленному Союзу». «Я против курса Горбачева, – резюмировал Ельцин, – но я готов с ним работать»[689].

Большинство участников съезда были возмущены демонстрацией силы за кремлевскими стенами. Депутаты выстроились в проходах перед микрофонами, чтобы потребовать от советского руководства вывести войска из Москвы. Съезд проголосовал 532 голосами против 286 за то, чтобы объявить действия советского правительства и Горбачева «неконституционными». Хасбулатова уполномочили провести переговоры с Горбачевым. Он вернулся с отказом Горбачева отменить чрезвычайное положение – но вместе с тем с обещанием вывести войска на следующий день. Группа разозленных депутатов предложила даже перенести съезд в Ленинград, колыбель русской революции. Но здравомыслие взяло верх, и съезд ушел на перерыв[690].

Огромная Манежная площадь рядом с Кремлем, место, где оппозиция собирала своих сторонников, была на этот раз занята войсками и сотнями военных машин. Оппозиционеры решили собрать митинги на относительно небольших площадках Бульварного кольца – Арбатской и Пушкинской площадях[691]. Канал CNN вел вещание в прямом эфире, все западные журналисты были на местах проведения митингов. Американский журналист Дэвид Ремник пришел со своими либерально мыслящими русскими друзьями. Он нервничал, отгоняя тревожные мысли о бойне на площади Тяньаньмэнь в Пекине. Войска находились на расстоянии пяти минут ходу от протестующих. Толпа состояла из работников научно-исследовательских институтов, музеев и библиотек. В ней были также сторонники независимости из союзных республик, молодые фанаты западной музыки, предприниматели и довольно много иностранцев. Ремник столкнулся с сенатором США Дэвидом Бореном, демократом из Оклахомы, который пришел посмотреть на происходящее. Лидеры «Демократической России» заявляли, что