Лейтенант одним ухом слушал инструктаж Пердомо, а другим прильнул к телефонной трубке, по которой передавал указания инспектора различным пунктам контроля.

Увидев четкую и быструю работу лейтенанта, выгодно отличавшуюся от действий его подчиненного, Пердомо улыбнулся и, прежде чем отправиться на поиски Рескальо, сказал:

— Мой сын пока останется здесь на попечении агента, которая его нашла. Ни на секунду не выпускай его из виду. Не хватало только, чтобы, сбежав от итальянца, он снова попал ему в руки. Дайте мне в помощь кого-нибудь из ваших служащих. Хотя план терминала достаточно подробный, там нет всех укромных уголков, где может спрятаться тот, кого мы ищем.

Лейтенант сделал знак рукой одной из девушек в зеленом жакете, в обязанности которых входит помогать пассажирам ориентироваться внутри здания, и та, догадавшись, что речь идет о чем-то важном, поспешила к ним.

— Сеньорита, — сказал лейтенант, не обращая внимания на приколотую к отвороту жакета табличку с именем девушки, — этот сеньор — инспектор полиции. Выполняйте все его просьбы и отвечайте на все его вопросы.

По пути к воротам J40 девушка знакомила инспектора с особенностями зоны отлета.

— Здесь два крыла, северное и южное. Если мы будем читать план слева направо, то сначала окажемся в зоне H, где расположены ворота H1, H2 и так далее вплоть до ворот H37.

— Значит, ворота J находятся в конце этого ряда?

— Нет, они находятся в начале. Мы, девушки в зеленых жакетах, должны быть благодарны этой путанице, в противном случае в нас не было бы нужды. К тому же при нынешнем состоянии рынка труда эта работа прекрасно оплачивается.

Они спустились по эскалатору на первый этаж, и Пердомо остановился, чтобы сориентироваться.

— Ворота J40 находятся справа от нас, — объяснила девушка. — Если мы повернемся лицом туда, где кончается южное крыло, они окажутся слева.

Пердомо не мог в очередной раз не восхититься внутренним пространством аэропорта. Волнообразная крыша из бамбуковых пластин, двойные колонны, цвет которых менялся от холодных тонов до теплых, от синего до желтого. В северном крыле терминала, протянувшегося с севера на юг, преобладали холодные тона, начиная с синего. К югу цвет колонн постепенно теплел и в секции H, в конце южного крыла, становился ярко-желтым.

Инспектор догадался, что тревога уже объявлена: повсюду появились полицейские в форме, они патрулировали помещение и взяли под охрану основные выходы. Даже если реакция Рескальо оказалась молниеносной, ему было бы непросто покинуть аэропорт, особенно с больной ногой.

Посадочные ворота терминала Т4 располагались в шахматном порядке по всей длине двух огромных пролетов, отделенных друг от друга десятками центральных колонн, поддерживавших эффектный потолок из бамбука. Пердомо казалось, что он шагает по собору XXI века. Он и девушка в зеленом жакете решили подойти к воротам J40 по противоположному проходу, чтобы их не заметил Рескальо, если он все же попытается подняться на борт самолета. Но, как и предполагал инспектор, когда они наконец оказались поблизости от вышеупомянутых ворот, итальянца и след простыл. Посадка еще не началась, но уже выстроилась длиннющая очередь, в основном состоявшая из людей, одержимых неистовым желанием сесть побыстрее в самолет. С одной стороны, пассажиры, возможно, надеялись посредством длинной очереди приблизить момент посадки, оказывая давление на наземный персонал, который должен был запустить их в «рукав». С другой стороны, создавалось впечатление, что многие смертельно боятся остаться без места, номер которого был указан во время регистрации и, следовательно, гарантирован. Так как очередь практически сформировалась, Пердомо, приблизившись к посадочным воротам, двинулся вдоль нее, теперь в обратном направлении, чтобы удостовериться, что среди пассажиров Рескальо нет. Пока он оглядывал помещение, ему пришло в голову, что, вероятно, умнее было бы позволить итальянцу сесть в самолет, чтобы он оказался как бы в мышеловке, в которой невозможно спрятаться. После объявления тревоги преступник насторожился, а в этом гигантском терминале имелось множество мест, где можно было укрыться, и дверей, через которые можно было улизнуть. Но решение принято, и жалеть о нем бесполезно, подумал инспектор, услышав в сотый раз монотонный голос из громкоговорителя: «В целях собственной безопасности не оставляйте свой багаж без присмотра…»

И вдруг Пердомо понял, что слышит кое-что еще.

Музыку.

Внезапно Пердомо услышал музыку, нежную и далекую, она доносилась из глубины южного крыла, где начинались посадочные ворота секции H. Звуки были настолько тихими, что Пердомо, не полагаясь на собственный слух, спросил девушку в зеленом жакете, слышит ли она эту печальную мелодию. Получив утвердительный ответ, Пердомо стал напряженно вглядываться в даль, как будто в его глаза был встроен зум и он по своему желанию мог приблизить или удалить объект, на который был направлен его взгляд. Но ему удалось различить в конце прохода лишь белый, почти ослепительный свет, напоминавший сияние, которое, как говорят, видят в конце тоннеля умирающие. И тогда он понял, что должен направиться туда.

По мере того как они с девушкой продвигались вперед, пользуясь движущимися тротуарами — которых, по мнению Пердомо, могло быть и больше, так как в торговых зонах они отсутствовали, — музыка становилась все громче, и инспектор смог наконец понять, что звучит один инструмент, скрипка или виолончель.

Он мчался вперед с такой скоростью, что девушка в зеленом жакете едва поспевала за ним, и время от времени ей приходилось сокращать разрыв между ними с помощью коротких перебежек.

Вдруг музыка зазвучала громко и отчетливо, как будто через местный громкоговоритель, и, к удивлению Пердомо, девушка в зеленом жакете узнала мелодию.

— Это «Лебедь» Сен-Санса. В детстве я занималась балетом, и наша преподавательница часто ставила нам эту музыку.

Это была самая известная мелодия из сюиты «Карнавал животных» Камиля Сен-Санса. На концертах виолончелисты часто исполняют ее на бис. Ее звуки вызывали в памяти образ величественного лебедя, скользящего по водам озера или пруда. Неудивительно, что Пердомо издалека не разобрал, скрипка это или виолончель, — в этой пьесе виолончель звучит в верхнем регистре, — но вот чего полицейский не мог себе представить, так это того, что эту мелодию исполняет Рескальо.

По-видимому, итальянец отбросил мысль о побеге — отчасти из-за того, что лишился гаранта своей безопасности, а отчасти из-за огромного числа полицейских в терминале, появившихся здесь в считаные минуты. Он вынул свой инструмент из футляра и начал играть «Лебедя» без всякого аккомпанемента, из-за чего красота мелодии Сен-Санса ничуть не пострадала, но в целом музыка стала более статичной. Именно благодаря переливам фортепиано у слушателя возникает образ лебедя, плывущего по водной глади.

Казалось, Рескальо полностью погрузился в музыку, он сидел спиной к проходу, устремив взгляд к горизонту, словно отдыхал, наблюдая за взлетающими и идущими на посадку самолетами.