Обо всем этом рассказать легко, но говорить о дзене как таковом невозможно или почти невозможно, что Рольф-Дитер наверняка и сам понимает, это тот опыт, который у человека или есть, или его нет, который не нуждается в словах и не дается словам, так что уже и само слово опыт уводит от сути… Да и какое право имеет он, повторил Виктор, говорить от лица дзен-буддизма или вообще от лица чего бы то ни было? Разве он дзен-буддист? А разве нет? – спросил Рольф-Дитер, лучась электрической лысиной. Он надеется, что нет, ответил Виктор с той своей светской улыбкой, которую по прошлым нашим встречам я уже знал за ним. Очень надеется он, что нет. Дзен-буддист ведь только тогда дзен-буддист, когда никакой он не дзен-буддист. Надо заниматься дзеном, сидеть, сидеть и сидеть, себя не щадить и бороться с собою, но ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не быть дзен-буддистом. Дзен-буддист в дзен-буддисте – это такая же личина, такая же маска, как все другие личины, все прочие маски, которые он носит, из которых он состоит. Он должен все их отбросить, оставить лишь пустоту за ними, да и пустоту за ними отбросить, в конце концов, тоже, говорил Виктор с этой своей светской улыбкой, в то же время чуть-чуть краснея, вдруг заикаясь, сам чувствуя, может быть, что все-таки, отбросив маски и скинув личины, говорит он от лица чего-то или кого-то, возвещая свои парадоксальные истины любопытствующим профанам, что каким-то краем души ему это нравится, ругая себя, видно, за то, что ему это нравится…

Действительно замолчал он. Девушка за стойкой бара, разбуженная наступившей вдруг тишиною, вновь встряхнулась – и встряхнула рыжими лохмами, – потом опять начала сползать вниз, стремясь исчезнуть из зеркала. Я вспомнил свои уже очень старые, уже четвертьвековой давности мысли о родстве этого отношения к словам с поэзией, о родстве этого недоверия к словам (к словам, которые всего лишь говорят о чем-то…) со стремлением поэзии тоже не говорить о чем-то, но быть самим этим чем-то, самой вещью, свершением смысла. Вот именно: смысла, сказал Рольф-Дитер в ответ на мои рассуждения (поддержанные Викторовым молчанием), смысла, то есть, сказал Рольф-Дитер, Логоса. Потому что есть ведь и совсем другое отношение к слову, словам и смыслам, так или примерно так сказал, я помню, Рольф-Дитер, вращая в плотных пальцах пузатую коньячную рюмку, есть то слово, которое у Бога и которое Бог, и это слово осмысленное, даже, если угодно, рациональное, разумное, ведь Логос – это и слово, и разум, как вы сами прекрасно знаете, а если так, то и наши поиски смысла не противоречат словам, и рассуждениям, и, если угодно, абстракциям, и философствование не уводит от истины, как у вас получается, а приближает к ней, пусть и не достигая ее, но все-таки приближает к ней, то есть, говорил Рольф-Дитер, лучась своей лысиной, это диалог, или разговор с истиной, разговор, который никогда не может прерваться, или, скажем, иногда прерывается, но затем возобновляется опять и опять, в любом случайном месте, вот, например, в пустом баре заксенгаузенской гостиницы, почему бы и нет? Вот этот разговор в случайном месте, в случайном баре случайной гостиницы, лучась лысиной, продолжал Рольф-Дитер, он никогда не прекращается, начинается вновь и вновь; он не доходит, может быть, ни до каких окончательных результатов, не достигает цели и не в силах сделать последние выводы, но ведь и ваше молчание (говорил Рольф-Дитер, обращаясь к замолчавшему Виктору) тоже ни до каких выводов и результатов никогда не доходит, и если вам кажется, что все – путь пройден, что искомое найдено, то путь и в самом деле пройден, а искомое потеряно навсегда, не мне вам это рассказывать и не мне напоминать вам тот коан в «Мумонкане», один из последних, где рассказывается о человеке, который сидит на тридцатиметровом столбе и которому предлагают сделать следующий шаг (я подумал, что Виктор этот коан уже давно, быть может, решил, а мы не знаем и никогда не узнаем, как он решил его, если решил; он уже сам, наверное, сделал этот следующий шаг с тридцатиметрового столба головой вниз, прямо в бездну…). И вы мне скажете на это (говорил Рольф-Дитер, все так же обращаясь к молчащему Виктору), что, с одной стороны, путь не может быть пройден, а с другой стороны, идти никуда не надо, потому что все уже здесь, искомое уже найдено, и мы все обладаем «природой Будды», включая собак и кошек, и всякий, кто садится на подушку, скрестив ноги, уже просветлен, и стремиться не к чему, незачем, и никакой истины, отдельной от нас, быть не может, мы уже сами – истина, и я все это тоже знаю, и все эти книги тоже читал, но, видите ли (говорил Рольф-Дитер, улыбаясь и светясь своим электричеством), это ведь тоже и только мысли в ряду прочих мыслей, только идеи среди прочих идей. Вы считаете, что это непосредственный опыт, по ту сторону всяких мыслей и слов, а я позволю себе в этом, уж извините меня, усомниться. Идти никуда не нужно, потому что все уже здесь. Но и ваши главные идеи уже здесь, нравится вам это или не нравится. Вам это не нравится, я вижу, говорил Рольф-Дитер, глядя на молчащего Виктора (а я как раз не видел, нравится ему это или не нравится; чем дальше говорил Рольф-Дитер, тем спокойнее делался молчащий его собеседник). Вам это, я вижу, не нравится, вы верите в чистый мистический опыт, или верите, что ни во что не верите, а на самом деле, позвольте уж мне заметить, вы исходите из тех же идей, к которым приходите, например, из идеи пустоты, каковую идею вы не считаете, понятное дело, идеей (говорил Рольф-Дитер, предупреждая Викторовы безмолвные возражения), но которая, с моей непредвзятой точки зрения, есть такая же идея, как любая другая, есть, следовательно, просто некая философская позиция среди других философских позиций, и если Будда утверждал, что ничего нет, что вещи пусты, а значит, и личности нет, значит, я иллюзорно, и эта иллюзия стоит на нашем с вами пути к просветлению, и должна быть нами преодолена и нами отброшена, то он философствовал, вот и все, и вы философствуете, хотите вы этого или же не хотите, то есть вы участвуете в разговоре, даже молча, в перекличке и взаимодействии философских позиций, и честно говоря, я не верю, что на своем пути молчания вы приходите к чему-то, чего уже не знали заранее, например, к тому, что вещи все же не пусты и личность все-таки есть. Что-то я не слыхал о буддистах, приходящих к таким результатам. Может, и попадаются такие буддисты, но только они, видно, перестают быть буддистами. То есть я не сомневаюсь, что ваше сознание всеобщей пустоты и безличности в конце или, поскольку конца нет, в продолжении вашего мистического пути, по мере продвижения вперед, очень сильно отличается от вашего же сознания всего этого в начале и при первых робких попытках, отличается от него, может быть, так же, как настоящая вода в настоящем стакане отличается от нарисованной воды и нарисованного стакана (говорил Рольф-Дитер, вертя в плотных пальцах свою третью – или четвертую – пузатую рюмку с коньяком, древесный блеск которого колебался в тусклом свете торшера), но речь идет именно о воде и стакане, а не, скажем, о рюмке и коньяке, и я не знаю, стоило ли стараться, то есть нужно ли было десять лет, или двадцать лет, или сколько лет сидеть, глядя в стену перед собой (сколько лет сидел Бодхидхарма?), и ломать себе ноги, и мучить свою спину, и вставать в половине четвертого ночи, чтобы прийти к тому же, из чего вы двадцать лет, или десять лет, или сколько лет назад исходили. С вашей точки зрения стараться, наверное, стоило, потому что это живая вода, а не поганый резкий коньяк (говорил Рольф-Дитер, приканчивая четвертую рюмку), но ничто не доказывает, ни из чего не следует, что это живая вода истины, а не живая вода заблуждения, поскольку заблуждения, иллюзии и фантомы тоже, позвольте заметить вам, весьма и весьма помогают страдающему и взыскующему избавления человеку справиться с неотменяемыми невзгодами бытия.