Айседора исчезает, чтобы переодеться, а зрители молча продолжают сидеть, боясь взглянуть друг на друга, нарушить тишину, полную смущения, стыда, чувства вины, словно они только что были соучастниками какого-то преступления. Жан Кокто первым нарушил молчание. Своим высоким голосом он заявил:

— Она подсказала нам ответ. Айседора убила уродство!

Это было точное слово поэта, единственного, посмевшего заглянуть за пределы патетики и прославить высшее мужество этой женщины, гордый вызов, заключенный в ее танце. Смело выставив напоказ собственное увядание, она тем самым убила уродство и прославила правду тела.

— Понимаешь, — объяснял Кокто обескураженному Пикассо, отведя его в сторону, — Айседора не отступает, прищурив глаз, как делает художник перед моделью. Главное для нее — жить полной жизнью, со всей ее красотой и уродством, хватать жизнь за шиворот, быть с ней лицом к лицу, смело глядеть в глаза. Это школа Родена, старик. Айседора — это Роден. Ее не путает, что платье соскальзывает и открывает некрасивые трясущиеся формы, а пот льет ручьем. Все это остается где-то за скобками, исчезает перед порывом.

После представления все усаживаются в машины и мчатся в Марсель есть ночное блюдо — луковый суп у Бассо. Кокто и Шоу восхищаются молодыми моряками, гуляющими в порту и сидящими в барах. Не успели гости сделать заказ, как Шоу приглашает за их стол одного из красавчиков. Вспыхивает ссора между Айседорой и Кокто: кому достанется этот лакомый кусочек?

— Милый мой Жанчик, — сюсюкает Айседора, подражая ребенку, которого лишают лакомства, — у вас уже был такой прошлой ночью. Оставьте мне этого… Умоляю…

И, обращаясь к остальным:

— Ну объясните ему, что так нечестно. Будьте нашими судьями. Сегодня моя очередь.

Все хором решают:

— Это верно, Жан, она права. Сегодня ее очередь. Обиженным тоном Кокто отвечает:

— Ладно… пусть забирает. Но это в последний раз.

Во время своих частых наездов в Париж Айседора живет с Серовым в меблированной квартире из двух комнат в районе улицы Муфтар, в современном доме, чистеньком, хотя и без роскоши. Вот там-то 1 мая 1927 года и застала ее Мэри Дести, вернувшаяся из Штатов. Она с трудом узнает свою подругу в этой стареющей располневшей женщине с опухшим лицом. Посреди комнаты — круглый стол с остатками еды и полупустой бутылкой коньяка. Это так непохоже на образ жизни, какой вела Айседора, когда Мэри рассталась с ней несколько лет назад, что ей трудно скрыть удивление. Айседора догадалась, нежно ее обняла, усадила на канапе и села рядом. Взяв подругу за руку, сказала:

— Мэри, вы приехали вовремя. Еще один день, и, боюсь, было бы поздно. Много месяцев я думала о вас. Говорила себе: «Если бы Мэри была здесь, она нашла бы способ…»

— Что думаете делать теперь?

— Сама не знаю. Сейчас пишу мемуары. За них мне выплатили крупный аванс… К сожалению, от него ничего не осталось. Я провела месяц в «Негреско», а когда уезжала, мне не хватило денег, даже чтобы расплатиться за гостиницу. Осталась им должна еще восемь тысяч франков, поэтому они оставили себе под залог мои чемоданы и автомобиль. Хорошо еще, администратор гостиницы дал мне в долг на билет до Парижа.

— Вы все та же чудесная стрекоза! Опять без денег, в долгу как в шелку, живете сегодняшним днем.

— Да, Мэри. Вы правы! В том, что касается денег, я полная идиотка. Иногда мне кажется, что собственными руками я рою себе яму черную и глубокую, в которую рискую свалиться навсегда. Жду большую сумму от американских газет, которые собираются купить авторские права на мои мемуары. Как только получу, вернусь в Россию.

— В Россию? Да вы с ума сошли, Дора. Что вы там будете делать?

— Ах, Мэри! Россия… Несмотря на все, что я там пережила, именно там я добилась главного свершения в моей жизни. В этой огромной и чудесной стране все возможно. Если бы вы поехали туда со мной, Мэри, вы бы поняли. Когда советское правительство возьмет на себя расходы по содержанию моей школы, я останусь там навсегда.

— Но, Дора, вы же не большевичка.

— Я сама не знаю, кто я. Как можно артистов раскладывать по полочкам?

— Но не можете же вы согласиться со всем, что там делается. Этого быть не может!

— Я ничего не понимаю в политике, знаю только, что отдала бы всю кровь до последней капли, чтобы продвинуть на шаг вперед осуществление моей мечты… Слушайте, Мэри, у меня идея. Сейчас я должна идти обедать с друзьями, там будет Вита. Если хотите, мы потом зайдем за вами в отель и остаток вечера проведем вместе.

— Вы сказали «Вита»?

— Это мой пианист и близкий друг. Я с ним провела месяц в «Негреско». Чудесный парень, вот увидите. Его настоящее имя Виктор Серов, но все зовут его Вита.

— Еще один русский! Поистине вы неисправимы!

Около одиннадцати часов вечера Айседора и Вита явились в номер Мэри в отеле «Скриб». Мэри распаковывает чемоданы, а тем временем Айседора восхищается ее коллекцией шалей, расписанных по шелку.

— Одну я привезла специально для вас, Дора. Она была расписана молодым русским живописцем, Ромой Шатовым.

Айседора медленно разворачивает тяжелую шаль из красного крепдешина. Длиной два метра и шириной больше метра, она украшена посередине изображением огромной сказочной птицы желтого цвета. Крылья птицы касаются краев четырехугольника, а вокруг выстроились каллиграфически выполненные черные китайские иероглифы.

— О, Мэри! Ничего подобного я еще не видела. Птица как живая! А как колышется бахрома… Прямо белая морская зыбь. Милая Мэри, я никогда не расстанусь с этой шалью, никогда. Она будет согревать мое бедное сердце.

Она накидывает шаль, стоя перед зеркалом и так и этак примериваясь к разным танцевальным па. Редко какой подарок доставлял ей такую радость. Мэри, взяв ее за руку, предупреждает:

— Дорогая Дора, позвольте мне, вашей старой подруге, сказать: вам обязательно надо вернуться на сцену.

— Но я часто даю спектакли в моей студии в Ницце.

— Да, для друзей… Я же говорю о концертах в настоящих театрах, для настоящей публики.

— Вы думаете, это еще возможно? Вот уже больше трех лет я не выходила на сцену.

— Да, это еще возможно, если вы захотите всей душой.

Своим порывом участия Мэри пытается спасти свою подругу, которую она почитала, жалела и проклинала одновременно. Она отдала ей часть собственной жизни, поэтому страдала теперь при виде ее состояния.

Мэри удалось убедить Айседору, что надо соблюдать режим, бросить пить, вернуться к занятиям, заставить работать импресарио, подготовить программу. Остальным она займется сама. Мэри удалось сделать даже больше, чем она ожидала. Концерт состоялся в театре «Могадор» 8 июля 1927 года, в пятницу. В программе были Шуберт и Вагнер. Зал был полон. Вызывали десятки раз. Бурные аплодисменты. Женщины утирали слезы. Наконец-то возродилась великая, великолепная Айседора Дункан. Все было, как во времена прежних триумфов. Айседора верна себе. Время побеждено. Это — вечная молодость.