Прежде чем я успеваю сказать: «Вот он», Кейси тычет в экран пальцем:

– Вон он.

Сказано с утвердительной интонацией.

Киваю. Это действительно Лафферти.

– Приятель Коннора, – сообщает Кейси. – Я его лично знаю.

Коннор. Не сразу догадываюсь, что за Коннор такой.

– Док, в смысле? – спрашиваю, не подумавши.

– А ты откуда прозвище знаешь?

– Имела несчастье столкнуться с этим твоим Доком, когда тебя искала.

Кейси серьезнеет.

– Понимаю. Он непростой человек.

– Непростой?.. Что ж, можно и так выразиться.

Кейси вздрагивает, замирает на кровати, прижимает ладони к животу. Едва слышно ахает.

– Что такое?

– Она толкается!

– Девочка, значит, – цежу я.

Кейси передергивает плечами. По ее лицу видно: она с удовольствием взяла бы обратно свое исполненное нежности «ах!». Плотнее обхватывает живот, будто защищает его.

– Ладно, Мик. Начну-ка я, пожалуй, с самого начала.

* * *

– Мы стали встречаться прошлым летом, – рассказывает Кейси. – Многие его Доком называли. Я – никогда. Только Коннором. Короче, в прошлом году у нас закрутилось. Он такой милый был… Я без парня сто лет. Знаешь, Коннор из хорошей семьи. Правда, я его родителей не видела, но он про них рассказывал. Говорил, скучает по ним. Говорил: давай вместе соскочим, мол, вместе легче. Я тоже этого хотела. Только, понятно, ничего у нас не вышло. То держимся, держимся – и вдруг один срывается, или он, или я, и другого за собой тянет… Всё дело в том, что одной очень плохо. Тут неважно, колешься ты или квасишь, – тебе кто-то нужен. Кто-то из своих. Такой же, как ты. Ну, а где такой же – там и срывы.

Короче, в сентябре я заметила, что месячных уже давно нет. Когда прекратились, не помню. Я не робот и календари всякие дурацкие не веду. Пока с Коннором жить не начала, всегда резинками пользовалась. А с ним мы забывали про резинки. Обычное дело – с одним и тем же партнером. В общем, я напряглась, пошла в бесплатную больницу, мне дали тест-полоску. Потом сразу на УЗИ повели. Я смотрю на экран: во мне, внутри – кто-то живой. Второй раз со мной такое. Врач говорит: «Видите? Это ваш малыш»…

Кейси ударяется в слезы. Вытирает нос прямо рукавом. Обеими руками закладывает за уши растрепанные волосы – эта привычка у нее с детства. Чувствую порыв обнять сестру. Не поддаюсь.

– Оказалось, беременность – целых одиннадцать недель. А был сентябрь. Врач спрашивает: «Вы в этот период употребляли алкоголь или, может, еще что?» Я врать не стала. «Да, – говорю, – я на героине. И на колесах. Была и есть. Ну и пью, конечно». Тогда медсестра – славная такая – говорит: «Мы вас на метадоновую программу запишем, потому что сразу бросать вам нельзя – это для малыша опасно». Ну да ты знаешь. Я и сама про метадон слышала. У нас девчонки некоторые залетали и тоже потом на метадоне были. Так что я не удивилась. Только мне тошно было. Я хочу снова зачать по-чистому, а не так, на дури. Если только это реально. Если только у меня еще может быть ребенок. Мы с Коннором, кстати, о ребенке говорили. Мечтали: вот соскочим – и родим. Только, Мик, – этого я не отдам, так и знай! – Кейси смотрит в упор. – Иначе мне конец.

* * *

– Ну и вот, я сказала Коннору, а он так обрадовался, так обрадовался. Тоже на метадон записался. У нас впервые была реальная мотивация.

Две недели я в больницу ходила каждый день. Коннор – со мной. Мы даже домик заняли – заброшенный, но ничего, чистый. Еще не похолодало, нормально было даже по ночам. Конечно, мы знали – ближе к зиме там уже спать не будешь, надо новое место искать. Но мы так счастливы были…

Потом прихожу в больницу – Коннора нет. Ждала, ждала его – так и не появился. Ну, меня ширнули метадоном, и я пошла домой. А там Коннор. Под кайфом. Я и поняла: надо что-то менять. Помолилась. Я не особо верующая, но в тот вечер всю душу в молитву вложила.

И представь, Мик, – назавтра папа меня нашел. Словно Бог знак подал – дескать, услышана твоя молитва. Я чокнутая, да, Мик?.. Ну и вот, Коннора как раз не было. Папа хотел меня прямо сразу везти в Уилмингтон, обещал не допрашивать. Но я не могла так поступить с Коннором. Лучше его я парней не знала. Чего глаза таращишь? Сейчас я и сама все понимаю: это мне тогда так казалось. Короче, я сказала папе, что мне нужен еще один день. Чтоб он назавтра приезжал, я буду готова. Он мне не поверил – это я сразу просекла.

Потом Коннор вернулся. Где его носило – не знаю. Я дождалась, пока он прочухается, и говорю: уезжаю, так надо для ребенка, иначе я тоже сорвусь – в таком духе. Куда уезжаю – решила помалкивать. Коннору это все не понравилось. Мы поссорились. Он меня побил, душить пытался, кричал «Убью!». Так толкнул, что я запястье сломала… В общем, я ушла. В парке ночь перекантовалась, и следующую тоже. Две дозы пропустила – не могла в больницу идти с побитой физией. Они бы допрос устроили, соцработника бы ко мне приставили… Понятно, у меня ломка началась. Ну, думаю, сейчас сорвусь. Прикинула: субутекс можно и на улице раздобыть. Тогда я продержусь. Соскочу.

Кейси замолкает и молчит долго. Смотрит в пол – будто носом клюет. Но потом встряхивается и продолжает рассказ.

– Ничего не вышло. Я сорвалась. Будто и не останавливалась никогда. Спала на улице. В загул ударилась. Клиентов снимала на Аве. А через несколько дней поняла, что наелась этого дерьма. Будто очнулась.

Сестра опять замолкает.

– И что ты предприняла, Кейси? К кому обратилась?

– А я, Мики, с Эшли контачила все время. Ну, да ты небось знаешь. Эшли обо мне справлялась. Отслеживала меня. Даже денег порой подкидывала. Я и пошла к ней. Помаячила возле дома – она меня впустила.

Знакомая, внезапная ярость накатывает волной.

– Так Эшли была в курсе! Видела тебя, знала, что ты жива! И молчала!

Кейси качает головой.

– Она не виновата. Я так просила. Поклясться ее заставила, что не сдаст. Кому другому – ладно, но только не тебе.

– Она мне солгала, – цежу я.

– Зато меня спасла, – парирует Кейси. – Накормила. В ванную пустила. Кровать предоставила. По два раза в день на метадон в больницу возила. Или сама, или мужу говорила. Они с Роном меня контролировали. Эшли твердила: думай о ребенке, живи для ребенка. Так настроила, что я родов дождаться не могу. Эшли в религию ударилась. В церковь – как на работу, что она, что Рон. И детей приучают. Меня тоже с собой брали. По воскресеньям. Даже работу мне нашли – там же, в церкви. Крыльцо мыть и туалеты. Расплачивались продуктами, я их – в общий котел. Чтоб не на дармовщину жить, понимаешь? Все ко мне хорошо относились. Я как дома была. В церкви про ребенка тоже знали, говорили: «Молодчина», «Так держать» и все такое прочее. Будто уважали меня. Мне нравилось. А что? Я героиней себя чувствовала… Но это днем. А по ночам, Мик, я тряслась со страху. Лежу и думаю: что я сделала с ребенком? Ну я и дрянь! А уж как метадоном ширнусь – вообще удавиться готова, до того себе самой противна. Будто сдаешься каждый раз, с каждой новой дозой. У меня пятнадцать лет ушло, чтоб это понять. Я теперь взрослая, Мик.