всякого познания». «Во всей путанице трех различных концепций абсолютной истины у нашего автора, – пишет Богданов, – неизменно звучит один и тот же мотив – требование остановки научного познания на известном пункте, декретирование невозможности идти далее, если не в целом, то хоть в его частях, если не в исследовании, то в методе… Всюду статика, опирающаяся на веру, объект которой – абсолютное»[678].

По мнению Богданова, главная проблема этого подхода вовсе не в тех философских идеях, которые он порождает (хотя с ними он аргументировано спорит на всем протяжении своей работы), а в том складе мышления, характере мировоззрения, отражением которых он является. Приведя высказывание Ленина «“Единственный вывод из того, разделяемого марксистами, мнения, что теория Маркса есть объективная истина, состоит в следующем: идя по пути марксовой теории, мы будем приближаться к объективной истине все больше и больше (никогда не исчерпывая ее); идя же по всякому другому пути, мы не можем прийти ни к чему, кроме путаницы и лжи” (стр. 160)», Богданов справедливо замечает: «…главным выводом из этого (признания “метода, заключающегося в исторической теории Маркса” абсолютным. – А. М.) делается формальное идеологическое запрещение искать других точек зрения, – утверждается, что никогда никакие другие методы ни к чему, кроме путаницы и лжи привести не могут»[679]. Но ведь это же фактически запрет на развитие марксизма, возведение в абсолют марксовых взглядов без оглядки на то, что в изменившихся условиях они могут и должны быть скорректированы.

Кроме того, возведение взглядов Маркса и Энгельса в абсолют, а их самих фактически в ранг пророков абсолютной истины свидетельствует об авторитарности мышления Ленина, для которого ссылка на авторитет классиков является достаточным доказательством истинности того или иного положения. В результате книга «Материализм и эмпириокритицизм» оказывается переполнена бесконечным количеством цитат и ссылок на высказывания самых разных авторов, чем Ленин старается убедить читателя в своей правоте. Однако стремлением подкрепить свою мысль авторитетом других авторов Ленин лишь еще раз демонстрирует авторитарность своего мировоззрения, которая вкупе с верой в непогрешимость «пророков» является признаком религиозного характера мышления, основанного не на науке, а на вере.

Какое же практическое значение имели эти особенности ментальности Ленина, о которых, по мнению Богданова, свидетельствовала его философская книга? Прежде всего они проявились в его манере полемики и нетерпимом отношении к своим оппонентам, в стремлении «подавить и уничтожить» противника в самом зародыше. При этом речь шла «не просто о грубой властности характера – недостатке, который может быть уравновешен и исправлен влиянием товарищеской среды», по словам Богданова[680]. Гораздо важнее, что следствием авторитарности Ленина был тот идеал централизованной партии во главе с непререкаемым лидером с жестко выстроенной властной вертикалью и подчинением рядовых членов руководству, который он неуклонно проводил в жизнь. В этой схеме не было места свободным дискуссиям о дальнейших путях развития организации, сменяемости лидеров и развитию инициативы снизу, которые являются элементами демократического устройства.

Напомним, что Ленин и Богданов не только по-разному оценивали политическую ситуацию в России и перспективы революционного движения после поражения первой российской революции, что приводило их к различным позициям в спорах о дальнейшей тактике партии, в частности о думской тактике социал-демократии, но и делали разные выводы из уроков революции 1905–1907 годов. Ленин продолжал делать ставку на централизованную партию, в которой все указания местным организациям раздаются из центра, сосредоточившего в себе партийных «мыслителей». А Богданов считал необходимым как можно более широкое привлечение в партию рабочих, но не в качестве статистов, выполняющих указания центра, а в качестве сознательных работников, новых лидеров, способных прийти на смену отшатнувшейся и «выбитой» арестами, ссылками и эмиграцией партийной интеллигенции. Отсюда – его ставка на партийную школу для рабочих, в которой ленинцы увидели угрозу своему руководящему положению в партии.

Богдановская идея о подготовке новых лидеров из рабочей среды, которые должны прийти на смену старым, не могла не взволновать Ленина. И если на III съезде РСДРП при обсуждении резолюции «об отношениях рабочих и интеллигенции в социал-демократических организациях», в которой подчеркивалось «сочувственное отношение» партии к «демократическому принципу организации» и необходимость «практических шагов к возможному осуществлению выборного начала», Ленин и Богданов выступали единым фронтом (на 19-м заседании ее проект был представлен съезду в виде «резолюции тт. Ленина и Максимова»[681]), то в 1909 году Ленин ополчился на Каприйскую школу как на предприятие «шайки авантюристов», «компании обиженных литераторов, непризнанных философов и осмеянных богостроителей, которая запрятала свою так наз. “школу” от партии»[682]. Верный своему принципу не отделять личное от общественного, в феврале 1909 года «на почве партийных разногласий Ленин порывает личные отношения с Н. Максимовым (А. А. Богдановым)»[683]. Причем «личные и внешнетоварищеские отношения» он прерывает без «партийно-обязательного», по мнению Богданова, «в таких случаях предупреждения, письменного или через товарищей». Ввиду того, что это был первый такого рода случай, Богданов «ограничился словесным заявлением тов. Ленину о том, что считает его поступок некорректным». Остальных же товарищей «во избежание печальных недоразумений» Богданов через Г. Е. Зиновьева предупредил, что «в случае, если бы подобная некорректность была бы кем-нибудь повторена, то он в тот момент чувствовал бы себя свободным от всяких товарищеских и общечеловеческих обычаев и норм в отношении к тому лицу»[684]. К размышлениям о внутрифракционной борьбе в большевизме в 1909–1910 годов Богданов неоднократно возвращался в своих записных книжках и трактовал ее прежде всего как «борьбу за единое личное руководство». Полагая, что была «объективная неизбежность и реальная полезность этого некрасивого эпизода», он задавался вопросом: «Был ли “он” (В. И. Ленин. – А. М.) прав? Или другая сторона?» Ответ его был нетривиален и диалектичен: «Оба были правы объективно – в разном масштабе. В национально-партийном Б. являлся вредным революционером, подрывающим основы, в общечеловеческом – представителем высшего типа культуры». Богданов признавался, что «в то время к своему счастью не понимал этого (специального – за единол[ичное] руководство) смысла борьбы, иначе не уступил бы под первым предлогом, полагаясь на истину и будущее». Исходя из этой логики – логики борьбы за «единоличную диктатуру», Ленин, по мнению Богданова, «был объективно прав: таков был уровень его стада, это была необходимость; и единичные, случайно развившиеся сильные индив[идуально]сти европ[ейского] типа не могли столько прибавить, сколько отнять, подрывая самим своим сущ[ествова]нием в организации ее авторитарный тип связи – при его огранич[енном] образовании целые области “духа” его стада остались бы вне его контроля, под воздействием этих инд[ивидуально]стей. Отсюда попытка захватить и эти области, ребяческая, но через 10–15 лет имевшая успех,