После лекции об «Иродиаде» Малларме[137] и нарциссизме, прежде чем Рафаэль успел сбежать, она тронула его за рукав и выпалила:

— Могу я попросить вас об интервью для «Кембриджских записок»? Я в восторге от ваших лекций. Мне…

— Зато я не в восторге от бесед с журналистами, — ответил Рафаэль Фабер. — Не было ещё ни одного интервью, о котором бы я потом не пожалел. Так что простите покорно.

Она написала ему письмо — о том, что хочет писать докторскую по метафоре, особенно её заинтересовала связь между образными прозрениями у Малларме, о которых Рафаэль говорил на лекции, и его собственными художественными приёмами в «Теплице», цветочными метафорами. Добавила, что прочла все его вещи, и не раз, и что они её потрясли. Рафаэль ответил. Он согласен на интервью:

Она сходила в парикмахерскую на укладку, прочла несколько его статей о метафоре на стыке веков. Она пребывала в волнении и лёгком испуге…

Я сказала, что Фредерика влюбилась в облик и образ. По крайней мере, так она сама рассудила. Затем она попыталась разобраться, что́ она имела под этим в виду. Влюбленность — для людей умных, наблюдательных, постоянно думающих — сладчайшая возможность поставить что-то выше рассудка и, пустившись по воле волн, дать чему-то себя захватить, поглотить без остатка. Фредерика, несмотря на свою порой неуклюжую и невоспитанную пылкость речей, всё же была человеком умным, наблюдательным и думающим. Из оков своего ума ей не выбраться, но ужасно хотелось на время их сбросить, начать чувствовать безоглядно. Существует биологическое затмение (также называемое любовью, взаимной и неодолимой), когда двое вдруг понимают, что не могут расцепить своих рук, что теперь осязать, обонять, слышать ухом и нёбом, по крайней мере какое-то время, могут только друг друга. Фредерика никогда не испытывала подобного затмения, забвения себя, да и её равнодушные плотские эксперименты, с какой-то точки зрения, скорее не располагали, чем располагали к тому, чтобы потерять голову. И всё же она влюбилась в Рафаэля Фабера. Как же это? Почему?

Причин много, и они разные. Хороший социолог сразу отметил бы, каким её отвлечённым критериям Рафаэль соответствовал. Она говорила Алану и Тони, что хочет замуж за преподавателя. Она была предрасположена влюбиться в мужчину, которого Хью Роуз охарактеризовал как «самого умного человека». Часть её натуры (но только одна часть!) жаждала для себя его жизни: библиотека, уединение в ренессансной башне, умственная деятельность.

Можно истолковать влюблённость Фредерики с позиций психоанализа. Рафаэль старше её, преподаватель (и очень хороший), для неё — авторитет. Отец Фредерики — тоже преподаватель (и очень хороший). Александр — предыдущий предмет её воздыханий — работал с её отцом; Александра она тоже воспринимала как авторитет, ей хотелось его или свергнуть с пьедестала, или соблазнить. Эта модель поведения была у неё хорошо закреплена.

К тому же, по крайней мере на первый взгляд, Рафаэль Фабер — с поправкой на современность — ничем не уступал желанным состоятельным холостякам с сельскими поместьями из романов Джейн Остин и даже обладал некой доброй, сострадательной, чуть родительской аурой попечительности, в духе мистера Найтли, героя романа «Эмма».

Если названные причины кажутся слишком рациональными, то можно прибавить подсознательный мотив — лицо, внешность. Александр казался ей очень красивым (таким он и остаётся, но теперь он далеко — в Блумсбери, занят размышлениями о Ван Гоге и угождением своим плотским желаниям). Красота имеет определённую социальную ценность, независимо от присутствия или отсутствия полового влечения сторон. Фредерика применяла слово «красивый» по отношению и к Александру, и к Рафаэлю совершенно серьёзно, без той иронии, с какой она порой произносила в мыслях — «красавчик Фредди». Как же мы выбираем любимое лицо? Есть в истории человечества лица, к которым мир питал необъяснимо глубокую привязанность. Создатели кинозвёзд знают тайну неотразимых пропорций, линий, черт: расстояние между глазами, отношение длины лица к ширине, форма скул, проступающих под нежной кожей. Лица: как у Хелен[138], как у Мод Гонн[139], как у Мэрилин Монро. Если верить биологам, мы выбираем партнёра, с которым во многих мелочах имеем подобие — но не буквальное сходство. Другими словами, наш выбор падает на людей, у которых звенья пальцев, линия позвонков, ширина рта, тембр голоса, рост, почти наверняка запах — ближе, гораздо ближе к нашим собственным, чем у случайно взятого человека. Близки — не идентичны; нарциссизм и инцест — связаны слишком тесно, и не зря мудрые певчие птицы, хорошо помня родительскую последовательность нот, образуют пары с теми особями, которые пропевают свои коленца похоже, но с какой-нибудь дополнительной ноткой, вариацией.

У Билла Поттера благородно-рыжие волосы. Фредерика унаследовала его волосы, но не умела испытывать притяжение молодых мужчин с такими волосами. Фредерике было бы неприятно, если б Хью Роуз вдруг стал к ней приставать, и даже не потому, что он на животном уровне, увы, не источал мужскую уверенность и раскованность, а просто оттого, что его рыжина, розовые щёки и голубые глаза подпадали для неё под табу, о существовании которого она тогда не догадывалась (и узнала много позже). Но при этом, возможно из-за некоего подспудного отождествления себя с Хью Роузом, она легко поверила ему на слово, когда он горячо похвалил талантливого Рафаэля Фабера — бледно-оливкового, благородно-черноволосого!

Что она испытала, когда у библиотечной магнолии «узнала» это лицо, когда, сидя на скате лекционного амфитеатра, отпечатывала в памяти беспокойно-надменное его выражение, — влечение или что-то ещё? Она грезила о Рафаэле Фабере. Это было что-то вроде снов наяву, медленных, странно растянутых фантазий, в которых сложно, страшно медленно приближалось её сближение с Рафаэлем, которое оказывалось еле внятным, едва уловимым… вот он чуть задевает её плечо своим на узкой лестнице, ведущей в кафетерий… вот однажды замечает её в библиотеке, подходит, встаёт рядом с её креслом… и тогда… может быть, он почувствует и поймёт наконец?.. (Бывали у неё, наоборот, и стремительные фантазии — кататься по залитой солнцем траве, плавать нагишом, впрыгнуть прямо в постель — и за дело; в таких фантазиях действующим лицом изначально был Александр, потом какие-то незнакомцы… а в одну плотоядную неделю даже Мариус Мочигемба, однако же Рафаэль в этих быстрых картинках не участвовал никогда.)