— Ты всегда так откровенна?

— Всегда.

Она не отвела взгляд и позволила пальцам скользнуть по его животу. Кажется, он немного похудел за последнее время.

Ее рука продолжала ползти вниз, пока не коснулась его, легко, нежно, осторожно.

— Всегда, — повторила Джинни, чуть прижимая пальцы к упругой плоти.

Его тело отреагировало незамедлительно… Алек рванул ее к себе, грубо, забыв обо всем, прижался к ее губам жестким властным поцелуем. Джинни, до сих пор не знавшая воздержания, пребывала в этом весьма жалком состоянии последние три ночи, поскольку Алек вообще не ночевал в каюте и все время проводил на палубе. И теперь она продолжала ласкать его, и Алек стонал сквозь стиснутые зубы. Джинни совершенно потеряла голову, но, когда он опрокинул ее на постель, почти сорвал одежду, она испуганно уставилась на него, заметив в глазах мужа что-то вроде боли. Зубы сжаты, на лице мучительная гримаса.

— Алек, — прошептала Джинни, когда он рывком раздвинул ее ноги.

Он вонзился в нее, быстро, поспешно, резко, но она с готовностью подняла бедра, чтобы встретить первый толчок, принять его в себя еще глубже.

«Он никогда не забывает о моем наслаждении, даже когда сходит с ума от желания», — подумала Джинни, словно сквозь сон, когда почувствовала его пальцы, проникшие между их напрягшимися телами, ласкающие ее набухшую плоть… дразнящие, так хорошо знающие каждый ее изгиб, каждое заветное местечко.

Джинни вобрала его еще глубже, глядя на Алека с такой любовью, что он, должно быть заметив это, откинул голову и снова застонал, безжалостно врезаясь в нее, пока Джинни не дала себе волю и присоединилась к нему, слившись с мужем, соединяя их тела в единое целое, разделяя с ним желание и блаженство.

Как чудесно… неужели этот ослепительный звездный полет когда-нибудь кончится?

Но даже когда его тело содрогалось и трепетало над ней, Джинни знала, что они вместе создают для Алека новые воспоминания. Хорошие и добрые. Счастливые. И она все сделает, чтобы так было всегда.

— Не покидай меня, — сказала она и тут же поняла, что произнесла эти слова про себя, в душе, в глубине своего существа. Джинни даже не могла дать определение чувствам, теснившимся сейчас в сердце. Неужели они всегда были в ней, только ожидая освобождения? Освобождения от рук и ласк человека, который даже не знал и не помнил, кто она?

— Не позволяй этому кончиться, — шепнула она, но Алек, конечно, не услышал ее. И конечно, всему наступает конец, Алек по-прежнему лежал на ней, оставался в ней, только не так глубоко на этот раз. Приподнявшись немного, он взглянул на Джинни.

— Ты настоящая дикарка. Буйная. Самозабвенная. Страстная. Чувственная. Безудержная.

— Вы сделали меня такой, барон. С самого начала ты сделал меня буйной и страстной и… нет, я отказываюсь быть безудержной. Это уж слишком.

— Ха! Ну что ж, поверь, я наслаждаюсь плодами рук своих. Без сомнения, я превосходный наставник молоденьких девственниц.

— Но ты называл меня старой и перезрелой девственницей.

— Да, помню, ты мне говорила. Ну а сейчас ты перезрелая, старая, но страстная матрона. — Алек отстранился и пробормотал: — Я слишком тяжел для тебя. Не хочу ненароком придавить сына.

— Твой сын не возражает.

Однако Алек перекатился на бок и, приподнявшись на локте, задумчиво поглядел на жену:

— У тебя очень упрямый подбородок.

— Да.

— Но ты кажешься такой милой, нежной, доброй…

— Прекрати, иначе я начинаю казаться себе ужасно скучной, надоедливой личностью.

— Но этот подбородок… — Алек замолчал и нахмурился. — Ты стараешься вести себя иначе, правда? То есть, поскольку я не в себе, ты считаешь, что должна мне во всем потакать. Придерживаешь залп из всех орудий, пока я снова не обрету рассудок?

— Но ты сам сказал, что я милая, нежная… Алек решительным жестом отмел все доводы Джинни и положил руку ей на грудь.

— Почему-то я скорее представляю тебя женщиной, которая не терпит дураков.

— Так же, как и ты.

— Однако ты не всегда во всем соглашалась со мной, не правда ли? Разве мы не дрались, как кошка с собакой? Джинни прикусила язык. Она не должна…

— Джинни, ведь это так? Мы постоянно ссорились…

— Даже вспом… сосчитать невозможно.

— Почему? Из-за чего?

Джинни поперхнулась. Нет, нельзя признаться, сказать правду, иначе Алек может передумать и не допускать ее больше к делам.

Она нахмурилась, не осмеливаясь поднять на мужа глаза. Ведь он не изменился, просто казался более терпеливым, готовым понять ее точку зрения. Кроме того, у Алека нет причин снова и снова вдалбливать ей привычные понятия о том, что прилично воспитанной леди, а что — нет. Да ему и не было необходимости думать об этом. Даже сейчас, когда она стала частью его деловых связей, Алек по-прежнему оставался его милостью бароном Шерардом, хозяином и повелителем. Именно Джинни изменилась, пожертвовав своими принципами, и сделала это с готовностью и добровольно. Она даже не сказала ни слова, когда он отказался показать ей, как управлять баркентиной, наоборот, покорно склонила голову и с улыбкой взяла предложенный роман — «Гордость и предубеждение». И действительно стала именно такой, какую мог бы пожелать самый требовательный из мужчин, — милой, доброй, нежной, уступчивой, жертвовала всем, не задумываясь, что отданное так охотно, так добровольно никогда не вернется назад. Что же касается дел… тут Джинни просто удалось втереться не совсем честным образом, а скорее вкрасться, осторожно, незаметно, как вор, как хитрая коварная женщина, у которой нет ни власти, ни могущества.

Иногда, в такие интимные моменты, как сейчас, она ненавидела себя за это. Но Джинни боялась, что искренность и откровенность лишь заставят Алека отнестись к ней с чем-то вроде отвращения и обыкновенное требование позволить ей разделить с ним его заботы и дела покажется ему странным и неуместным.

Но имеет ли это какое-то значение? Есть на свете что-то более важное, чем этот мужчина? Нет. Ничего, по крайней мере для нее. Вот и все.

Но что важно для него? И может, когда Алек очнется, то не захочет иметь с ней ничего общего. О, Джинни знала, он не покинет ее, но что помешает Алеку просто отдалиться, перестать уделять ей внимание, воздвигнуть между ней и собой непроницаемый барьер равнодушия и недоверия? Совсем как сегодня, на баркентине…

— Джинни, ты что, не собираешься ответить мне? Ты словно на далекой звезде. Ну же, вспомни, о чем мы спорили?

— Ни о чем особенно интересном.

И тут, испуганно охнув, Джинни бросилась на него, опрокинула на спину и начала целовать, лихорадочно лаская… Расстегнув его бриджи, Джинни стащила их и, подняв платье, приняла его в себя, утопая в ворохе юбок, поднимаясь и опускаясь на нем, отдавая себя, желая высказать, что все, чем она владеет, принадлежит ему. Пока он не вспомнит.