Люди Студийского натягивали противогазы, готовясь к штурму. Глеб, не подходя к окну, знал каждое их движение, знал наперед, что они будут делать и был готов ко всему. Когда на лестнице загремели башмаки и люди Студинского побежали на третий этаж, Глеб спрятался за простенок.

В длинном коридоре царила кромешная тьма. Глеб сжимал в каждой руке по пистолету, готовый в любой момент открыть стрельбу. Но он надеялся обойтись без этого.

Когда омоновцы были уже на площадке, Глеб чиркнул спичкой и бросил ее к своим ногам.

Бензин вспыхнул мгновенно, пламя охватило всю лестницу, раздались истошные вопли, но один из нападающих успел вбежать в длинный темный коридор.

Глеб ударом ноги свалил бойца на пол, схватил его и поволок в дальний, самый темный, угол, куда еще не успел дойти слезоточивый газ. Там, он знал, есть кладовка.

Он втащил в кладовку тяжеленного мужика, потерявшего сознание от удара по голове, быстро сорвал с него противогаз, стащил куртку, затем натянул противогаз себе на голову и надел его куртку. Все это заняло у него секунд пятнадцать.

В подъезде слышались вопли, один из людей Студинского катался по полу, пытаясь сбить огонь с одежды, другие лихорадочно отстегивали с него гранаты, вытаскивали из кармана магазины патронов.

Глеб выскочил из кладовки, держа в руках короткий автомат Калашникова.

Один из людей Студинского посмотрел на Глеба.

– Он там, пошли за мной!

Голос из-под маски противогаза прозвучал глухо, боец бросился вслед за Глебом, следом еще трое. Глеб открыл дверь на черный ход и побежал вниз, за ним следовал тот, которого он обманул. Трое остановились на лестнице, пытаясь разглядеть в темноте, куда побежали Двое их товарищей.

Глеб резко развернулся и ручкой автомата ударил бойца в голову, тот качнулся и упал. А Глеб вновь чиркнул спичкой и зажег бензин. Пламя взлетело вверх, и на площадке, где еще несколько мгновений назад был Глеб, раздались истошные вопли, а затем беспорядочная стрельба.

Глеб подхватил фээсбэшника под руки, стащил вниз, взвалил на плечи и, ударив ногой в дверь, выскочил на улицу. Он оглянулся – в окнах дома плясали языки пламени, мелькали силуэты вооруженных людей, слышалась беспорядочная стрельба, лопалось стекло, вырывались клубы едкого густого дыма.

Еще несколько бойцов выскочило на улицу. Они катались по земле, гася пламя на своей одежде.

Глеб, сгибаясь под тяжестью взваленного на спину бойца, шел к автобусу.

– Врача! Скорее врача! – крикнул он, не снимая противогаза.

Появилось двое с носилками. Глеб аккуратно положил все еще не пришедшего в себя мужчину на носилки.

– Что с ним?

– Его придавило балкой, – приподняв маску, ответил Глеб и закашлялся.

– Тебе плохо? Ты отравился? – осведомился один из медиков.

Глеб отвел его рукой в сторону и, отойдя на несколько шагов, опустился на колени и стал кашлять и давиться, изображая, что его сейчас вырвет.

– Нахватался газа, – сказал омоновец, стоящий в оцеплении, другому.

– Хорошо, что мы туда не сунулись. С этими фээсбэшниками вечно свяжешься, так хлопот не оберешься. Считай, нам повезло.

А из дома слышались выстрелы.

Глеб пожал плечами: «Интересно, в кого они там стреляют?»

Рядом с носилками лежал уже накрытый куском брезента Сиротка. Глеб узнал его по драным башмакам. Он тихо обошел автобус, пошатываясь и всем своим видом показывая, что ему очень плохо.

Омоновцы отворачивались при виде Глеба, прикрывавшего рот окровавленным носовым платком. Зайдя за автобус, Глеб спрятался за бетонные плиты, от плит перебежал к поддонам с кирпичом и тут увидел Студинского.

– Ну что, не взяли еще? – обратился Студинский к Глебу.

– Наверное, взяли, там такая возня и ни черта не видно, – хриплым голосом, то и дело кашляя, сообщил Глеб.

– Козлы! – сказал Студинский, – и повернулся к майору:

– Майор, узнайте, что там? И доложите.

Майор поднял микрофон рации и принялся громко кричать.

В окнах окрестных домов загорелись огни, но никого видно не было. После девяносто третьего года жители столицы уже были научены – заслышав стрельбу, лучше не подходить к окнам и не выходить на балконы. Чрезмерное любопытство может привести к нелепой гибели. А наблюдать за происходящим лучше на экране телевизора, как было во время всемирно известного штурма Белого дома, ставшего за один день черным.

Глеб, все еще в камуфляже, выбрался на проспект Мира. Прижимаясь к стене, он бегом бросился к перекрестку, на котором была площадка, где стояли автомобили. Глеб не стал долго церемониться, разбил боковое стекло белых «жигулей», сунул руку, открыл дверь, провозившись секунд тридцать с проводкой, смог запустить двигатель. Машина не стояла на сигнализации, не было ни воя сирены, ни истошных звуков.

Глеб выехал на проспект и, набирая скорость, помчался в сторону ВДНХ.

«Ну вот, опять повезло», – подумал он и включил приемник, хотя знал, что не услышит никаких новостей о своих подвигах, в лучшем случае, их передадут завтра утром.

А скорее всего, постараются это дело замять, свалив все на разборки подмосковных бандитских группировок, которые не поделили сферы влияния.

«Неужели я смогу уйти от погони? Смогу обхитрить Студийского? Как мне все это надоело! Неужели я не смогу жить спокойно? Неужели судьбой мне предписано постоянно скрываться, стрелять, уходить от преследования? Неужели на мне лежит проклятие?»

Глеб вспомнил разговор с Соловьевым. Ведь он сам выбрал эту нелегкую стезю. Он сам обрек себя на беспокойную жизнь, на потерю настоящего имени, отрекся от своей прошлой жизни.

А зачем? Ради чего?

«У меня нет семьи, нет близких людей… Как нет? – остановил себя Глеб. – У меня есть Ирина, есть ее дочь, маленькая Аня. Есть люди, которым я нужен. Ради них я должен жить, должен действовать. Ведь то, что лежит у меня за пазухой, очень нужно людям. Я должен умело распорядиться этими документами. Они должны попасть именно к тем людям, которые смогут их использовать по назначению».

Глеб приложил руку к животу и ощутил упругий пластик папки. Автомобиль мчался по пустым улицам, петлял по переулкам. Глеб свернул во двор, заглушил двигатель, чтобы не беспокоить спящих и не привлекать к себе внимание, защелкнул двери, снял камуфляжную куртку, завернул в нее противогаз и швырнул в мусорный контейнер.

Надо было искать себе новое пристанище, где-то переждать до утра. Но Глеб знал: он найдет место, он успеет все обдумать и принять правильное решение, а затем его выполнить довести дело до конца.

Единственным удовольствием, в котором Глеб не мог себе отказать, было желание позвонить Студинскому. Это он и сделал. Подойдя к таксофону, он набрал номер. Знакомый женский голос осведомился: