Прекрасно! Я хочу этого. По-вашему, средство от конкуренции — сделать конкуренцию универсальной. Но чтобы конкуренция была универсальной, нужно обеспечить для всех возможность конкурировать; необходимо уничтожить или изменить господство капитала над трудом, изменить отношение хозяина к работнику, одним словом, антиномию разделения труда и машин; нужно ОРГАНИЗОВАТЬ ТРУД: вы можете дать это решение?

Затем г-н Дюнойе с мужеством, достойным лучшего применения, развивает свою утопию универсальной конкуренции: это лабиринт, в котором автор спотыкается и противоречит сам себе на каждом шагу.

«Конкуренция, — говорит г-н Дюнойе, — сталкивается с множеством препятствий».

Действительно, он встречает их так много и настолько мощных, что она сама становится невозможной. Поскольку средство преодоления препятствий присуще конституции общества и, следовательно, неотделимо от самой конкуренции?

«Помимо государственных услуг существует определенный ряд профессий, которые, по мнению правительства, должны быть зарезервированы более или менее исключительно для выполнения своих функций; существует большее число профессий, которые в соответствии с законодательством наделены монополией на ограниченное число лиц. Те, кто оставлены для участия в конкуренции, подвержены формальностям и ограничениям, бесчисленным затруднениям, которые запрещают приближаться большому количеству людей, и, как следствие, конкуренция в таком виде далека от того, чтобы быть неограниченной. Наконец, вряд ли найдутся такие, которые не облагаются различными налогами, без сомнения необходимыми…» и т. д.

Что все это значит? Г-н Дюнойе, без сомнения, не понимает, что общество происходит из правительства, администрации, полиции, налогов, университетов, одним словом, из всего, что образует общество. Следовательно, поскольку общество обязательно подразумевает исключения из конкуренции, гипотеза универсальной конкуренции является химерической, и здесь мы снова попадаем в забавные условия; вещь, которую мы уже знали по определению конкуренции. Есть ли что-нибудь серьезное в аргументации мистера Дюнойе?

Прежде магистры науки начинали с того, что отбрасывали подальше от себя любую предвзятую идею и стремились свести факты, не изменяя и не скрывая их, к общим законам. Исследования А. Смита являются — в отношении времени, когда они появились, — чудом прозорливости и высокого разума. В неразборчивой экономической картине г-на Честнэя с глубоким чувством представлен общий обзор. Введение в большой трактат Ж.-Б. Сэя посвящено исключительно научным характеристикам политической экономии, и в каждой строке мы видим, насколько автор чувствовал потребность в абсолютных понятиях. Экономисты прошлого столетия точно не определяли науку, но они охотно и добросовестно стремились к этому определению.

Как далеки мы от этих благородных мыслей сегодня! Сегодня науку уже не ищут; сегодня защищают интересы династии и касты. Человек погряз в рутине из-за собственной беспомощности; наиболее почитаемым именам позволяют запечатлевать на необычных явлениях характер подлинности, которого у них нет; факты обвинительного характера объявляются ересью; клевещут на тенденции века; и ничто так не раздражает экономиста, как когда притворяются, что рассуждают вместе с ним.

«Что характерно для сегодняшнего дня, — восклицает тоном большого неудовольствия г-н Дюнойе, — это волнение всех классов; это их беспокойство, их бессилие ни на чем не останавливаться и никогда не быть удовлетворенными; это адский труд, выполненный для менее удачливых с тем, чтобы они становились все более и более недовольными, так как общество прилагает больше усилий, чтобы их меньше жалеть в реальности».

Хорошо! поскольку социалисты подстрекают политическую экономию, они являются воплощенными дьяволами? Может ли быть что-то более нечестивое, на самом деле, чем рассказывать пролетарию, что он поражен в своей работе и своей заработной плате, и что в среде, в которой он находится, его нищета неизлечима?

«Чтобы поднять государство от последней степени варварства до высшей степени великолепия, достаточно трех вещей: мир, умеренные налоги и администрация, приверженная правосудию. Все остальное обусловлено естественным ходом вещей».

Адам Смит (1723–1790 гг.), шотландский экономист и философ

Г-н Рейбо повторяет, подкрепляя, сетование своего учителя Дюнойе: похоже на то, как два серафима Исайи поют Sanctus[189] конкуренции. В июне 1844 г., когда он публиковал четвертое издание «Современных реформаторов», г-н Рейбо написал со всей горечью своей души: «Мы обязаны социалистам организацией труда, правом на труд; они являются инициаторами надзорного режима… Законодательные палаты с каждой стороны постепенно подвергаются их влиянию… Так утопия набирает силу…» А г-н Рейбо сожалеет о тайном влиянии социализма на лучшие умы; заклеймить, обратить внимание на злобу! Незаметная инфекция, которую подхватывают даже те, кто сломал копья в борьбе с социализмом. Затем он объявляет в качестве последнего акта своего правосудия в отношении нечестивцев следующую публикацию под названием «Законы труда» — произведения, в котором он докажет (поскольку в его идеях нет ничего нового), что законы о труде не имеют ничего общего ни с правом на труд, ни с организацией труда, и что лучшая реформа — это предоставить свободу действий (ничего не делать). «Кроме того, добавляет г-н Рейбо, тенденция политической экономии уже не теория, а практика. Абстрактные части науки теперь кажутся определенными. Работы великих экономистов о стоимости, капитале, спросе и предложении, заработной плате, налогах, оборудовании, земледелии, росте населения, перепроизводстве, сбыте, банках, монополиях и т. д., и т. п., по-видимому, обозначили предел догматических исследований и образуют ряд доктрин, за пределами которых не на что надеяться».

Легкость говорить, бессилие рассуждать — таков был вывод Монтескье об этом странном панегирике основателей социальной экономики. НАУКА СОЗДАНА! Г-н Рейбо клянется в этом; и то, что он авторитетно провозглашает, повторяют в Академии, за кафедрой, в Государственном совете, в палатах; публикуют в газетах; заставляют произносить короля в его новогодних выступлениях и перед судом, и прежние обвинители, следовательно, судимы.

НАУКА СОЗДАНА! Каково, однако, наше безумие, социалисты, искать день в полдень[190] и протестовать с фонарем в руке против яркости этих солнц!

Но, господа, с искренним сожалением и глубоким недоверием к себе я вынужден попросить вас дать несколько разъяснений. Если вы не можете исправить наши пороки, предоставить нам по крайней мере внятные тексты, предоставить нам ясность, подайте в отставку.

«Очевидно, — говорит г-н Дюнойе, — что богатство сегодня распределяется бесконечно лучше, чем когда-либо». — «Баланс радостей и скорбей, — немедленно подхватывает г-н Рейбо, — всегда стремится к установлению».

Что! Что вы говорите? богатство лучше распределено, баланс восстановлен! Будете ли вы любезны объяснить это лучшее распределение? Равенство наступает, или неравенство уходит? солидарность усиливается, или конкуренция снижается? Я не оставлю вас, пока вы мне не ответите, non Missura Cutem… Потому что, какой бы ни была причина восстановления баланса и лучшего распределения, на которое вы указали, я с энтузиазмом принимаю его и буду следовать за ним до его окончательных результатов. До 1830 года, я выбираю эту дату наугад, богатство было распределено плохо: как это? Сегодня, на ваш взгляд, лучше: почему? Вы видите, к чему