неопределенной и противоречивой независимости, не может привести ни к чему, и что ее колебания вечны. В конкуренции это капитал, машины, процессы, талант и опыт, то есть еще капиталы, которые находятся в борьбе; победа обеспечена самым большим батальонам. Следовательно, если конкуренция осуществляется только в частных интересах, а ее общественные последствия не существовали и не были определены наукой, не защищены государством, то в конкуренции, как в демократии, будет возникать непрерывная тенденция от гражданской войны к олигархии, от олигархии к деспотизму, затем к роспуску и возвращению к гражданской войне, бесконечной и беспокойной. Вот почему конкуренция, оставленная самой себе, никогда не сможет прийти к своему построению: подобно стоимости, ей нужен более высокий принцип, который социализирует и определяет ее. Эти факты в настоящее время достаточно хорошо установлены, чтобы мы могли воспринимать их подготовленными к критике и обходиться без них. Политическая экономия в том, что касается страхования конкуренции, которая не имеет и не может иметь другого средства, кроме самой конкуренции, оказалась бессильной.

Осталось узнать, как понял решение социализм. Один пример покажет меру его средств и позволит нам сделать общие выводы по этому поводу.

Г-н Луи Блан, пожалуй, из всех современных социалистов тот, кто благодаря своему замечательному таланту знал, как лучше всего привлечь внимание общественности к своим произведениям. В своей «Организации труда», сведя проблему ассоциации к единому пункту конкуренции, он без колебаний высказывается за ее устранение. Исходя из этого, можно судить, насколько этот писатель, обычно такой проницательный, обманулся в отношении стоимости политической экономии и важности социализма. С одной стороны, г-н Блан, получая, не знаю где, свои готовые идеи, отдавая все своему веку и ничего — Истории, абсолютно отвергает, по содержанию и по форме, политическую экономию и лишает сам себя материалов по организации (труда); с другой стороны, он приписывает реанимированным тенденциям всех предыдущих эпох и тому, что он берет в новых (эпохах), реальность, которой у них нет, и игнорирует природу социализма, который должен быть исключительно критическим. Поэтому г-н Блан предоставил нам зрелище живого и проворного воображения, борющегося с невозможностью; он верил в ясновидение гения: но он должен был заметить, что наука не импровизирует, и что называйся Адольфом Бойером, Луи Бланом или Ж. Ж. Руссо, пока нет ничего, что достигнуто опытным путем, нет и понимания.

Г-н Блан начинает с этой декларации: «Мы не сможем понять тех, которые представляли я не знаю какую таинственную связь двух противоположных принципов. Прививать ассоциацию к конкуренции — плохая идея: (это как) заменить евнухов гермафродитами».

Эти четыре строки сохранятся к вечной досаде г-на Блана. Они доказывают, что на момент 4-го издания своей книги он был в том, что касается логики, столь же продвинутым, как и по политической экономии, и что он рассуждал о той и о другой так, как слепой о цветах. Гермафродитизм в политике состоит именно в исключении, потому что исключение возвращает обратно всегда, в любой форме и на любом уровне исключенную идею; и г-н Блан будет чрезвычайно удивлен, если его заставят увидеть через бесконечную смесь наиболее противоречивых принципов, которую он составил в своей книге, — власть и право, собственность и коммунизм, аристократию и равенство, труд и капитал, вознаграждение и самопожертвование, свободу и диктатуру, свободный взгляд и религиозную веру, что настоящий гермафродит, публицист с двойным полом, — это он. Г-н Блан, находящийся на границах демократии и социализма, на один градус ниже Республики, на два градуса ниже г-на Барро, на три градуса ниже г-на Тьера, по тому, что он говорит и что он делает, потомок в четвертом поколении г-на Гизо, доктринера.

«Конечно, — восклицает г-н Блан, — мы не из тех, кто кричит анафему принципу власти. У нас была тысяча возможностей для защиты этого принципа от атак, столь же опасных, сколь и глупых. Мы знаем, что если в обществе нигде нет организованной силы, то деспотизм — повсюду…»

Таким образом, по словам г-на Блана, лекарство от конкуренции, или, скорее, средство ее отмены, заключается во вмешательстве власти, в замене государством индивидуальной свободы: это противоположность системы экономистов.

Я сожалею, что г-н Блан, чьи социальные пристрастия известны, обвинил меня в том, что я веду против него непристойную войну, опровергая его. Я отдаю должное отважным намерениям г-на Блана; я люблю и читаю его произведения и особенно благодарю его за оказанную услугу, состоящую в разоблачении в его «Истории десяти лет» неизлечимой несостоятельности его партии. Но никто не может согласиться на то, чтобы оказаться простофилей или дураком: значит, если оставить в стороне все персональные вопросы, что может быть общего между социализмом, этим всеобщим протестом, и смешением старых предрассудков, составляющих республику г-на Блана? Г-н Блан не перестает взывать к власти, а социализм громко заявляет о своей анархичности; г-н Блан ставит власть над обществом, а социализм стремится поместить власть под обществом; г-н Блан заставляет спуститься сверху общественную жизнь, а социализм заставляет ее появляться и расти снизу; г-н Блан бежит за политикой, а социализм ищет науку. Без всякого лицемерия я скажу г-ну Блану: вы не хотите ни католицизма, ни монархии, ни знати; но вам нужен Бог, религия, диктатура, цензура, иерархия, различия и звания. А я отрицаю вашего Бога, ваш авторитет, вашу власть, ваш правовой статус и все ваши представительные мистификации; я не хочу ни кадила Робеспьера, ни указки Марата; и вместо того, чтобы терпеть вашу двуполую демократию, я поддерживаю statu quo[194]. В течение шестнадцати лет ваша партия сопротивляется прогрессу и сдерживает продвижение взглядов; в течение шестнадцати лет демонстрирует свое деспотическое происхождение, создавая очередь в конце левого центра: ей пора отречься или преобразиться. Непримиримые теоретики власти, предполагаете ли вы, что правительство, за которое вы ведете войну, не сможет достичь более удобоваримого пути, чем вы?

Так же, как рабочие являются пушечным мясом, работницы — плотью проституции. В конце концов, почему эти молодые леди вынуждены быть более добродетельными, чем женщины из буржуазии?

СИСТЕМА г-на Блана может быть обобщена в трех пунктах:

1. Создать из власти большую инициативную силу, то есть, говоря по-французски, сделать произвольное всесильным, чтобы реализовать утопию.

2. Создать и спонсировать за государственный счет народные цеха.

3. Истребить частную промышленность под давлением конкуренции с национальной (государственной) промышленностью.

И это все.

Решил ли г-н Блан проблему стоимости, которая сама по себе затрагивает все остальные? он просто не подозревает об этом. — Представил ли он теорию распределения? Нет. — Разрешил ли он антиномию разделения труда, вечную причину невежества, безнравственности и нищеты для рабочего? Нет. — Устранил ли он противоречие между машинами и наемными