военные, как и другие пневматики, интуитивно чувствуют, что Земля вскоре перестанет быть «кладбищем» для мертвых и умирающих и превратится в свободный космический корабль, несущий всемогущую и бессмертную команду мужчин и женщин в бесконечный космос, свободный от оков времени. «Серебряный дракон» Революции и воскрешенный «танк-тигр» — конкретные и осязаемые знаки будущего повсеместного триумфа разума и его продукта, техники. Когда-нибудь вся Земля станет прекрасной машиной, находящейся под абсолютным контролем человечества, которое, в свою очередь, обретет машиноподобное совершенство и полный самоконтроль. Тогда станут реальностью предчувствия и дерзкие надежды мечтателей, такие как «безрассудное» (ибо индивидуалистическое) желание Раздеришина «победить кладбище» или видение «безумного Орлика» в раннем рассказе Огнева «Безумный Орлик» (1913). Орлик однажды «увидел», как «вздыбятся пласты земли, клочьями полетят кусты во все стороны» и «пошатнется крест» на могиле, в то время как лес «воспоет песню освобождения» (173). Победа над тюремщиком-смертью — конечная цель «связанного дела», начатого Революцией. Поиски «живой и мертвой воды» увенчаются успехом космических масштабов.

Глава 10

Николай Заболоцкий. «Столбцы» и «Торжество земледелия»

Н. А. Заболоцкого принято считать поэтом философского направления, проявлявшим особый интерес к натурфилософии[167]. К русским предшественникам Заболоцкого причисляют Ф. И. Тютчева с его шеллингианской концепцией одушевленной природы и склонного к созерцанию природы Е. А. Боратынского. Подобно последнему, Заболоцкий включал в круг авторов, с которыми ощущал духовное «избирательное сродство», И. В. Гёте, один из романов которого носит именно такое заглавие[168]; поэма Заболоцкого «Торжество земледелия» была названа «социалистическим продолжением «Фауста» [Македонов 1968: 141; Каверин 1980: 323]. Способствовали формированию творческой манеры и мысли Заболоцкого и такие поэты XX века, как футурист-утопист В. Хлебников.

«Новый мир» поэзии Заболоцкого имеет много параллелей с «Ладомиром» В. Хлебникова (1920) и другими его утопическими произведениями. Оба поэта опираются на Федорова, утверждавшего, что совместными усилиями человечества можно «убедить» слепую природу отказаться от «ненужного» явления смерти. И тот и другой рассматривают это явление как «классовое»: «Барышня Смерть» исчезнет, когда лицом к лицу столкнется с миром, где все привилегии сословного общества упразднены и где больше нет места паразитизму. В построенной на фольклоре пьесе Хлебникова «Ошибка смерти» (1915) Барышня Смерть с ее двенадцатью постоянными гостями собрались, как обычно, на вечеринку, но тут внезапно появляется тринадцатый гость, который, по оценке Барышни Смерти, «ужаснее, чем Разин» [Хлебников 1986: 427]. Этот народный революционер легко обводит вокруг пальца декадентствующую, самовлюбленную и развращенную госпожу Смерть с ее свитой из двенадцати гостей-«апостолов». Хитрый гость, не находя свободного стакана в «харчевне мертвецов», убеждает Смерть, чтобы она сняла свой череп и отдала ему как бокал для вина. «Потеряв голову», Смерть слепнет и умирает, а ее жертвы-гости возвращаются к жизни, в том числе актер, играющий Смерть, который, убедившись, что доиграл роль, «подымает голову» и произносит финальную реплику: «Здравствуйте, господа!» [Там же: 428] Смысл этой «карнавальной» пьесы (о «карнавальности» Хлебникова и других футуристов см. [Ldnnqvist 1979]) в том, что паразитической Смерти нет места в обществе, где все должны трудиться, чтобы оправдать свое существование, и где суеверный ужас перед ней утрачен.

Первый поэтический цикл Заболоцкого «Столбцы» (1929) иногда воспринимается как сюрреалистическая фантазия, в которой отсутствуют признаки какой-либо последовательной идеологической позиции, за исключением отрицания нэпа (см. [Степанов 1972:8-11]). Однако, по сути, «Столбцы» уже содержат все основные элементы как философской критики поэтом Старого мира, так и его утопического представления о Новом мире, примиренном с природой и избавившемся как от страха смерти, так и от самой смерти. С самого начала своего творчества Заболоцкий выражает убежденность, что объединенное человечество, посвятившее себя устранению природного зла, такого как голод, засуха, наводнения, эпидемии и смерть, сможет добиться этого. Его последующие поэмы развивают эту тематическую линию. Поэт убежден, что человечество способно искоренить все нравственное и психологическое зло — эгоизм, жадность, пошлость, — по-братски сотрудничая в устранении недостатков человеческой природы.

Оптимизм поэта по поводу будущего уравновешен резкой критикой настоящего. Для него мир нэпа — не что иное, как фатальное историческое отступление, которое может оказаться непоправимым. Во всяком случае, возвращение Старого мира, которое принес с собой нэп, отдалило спасение природы и человечества на неопределенное время. Нэп для поэта — не временная экономическая мера, а позорное предательство, пагубно влияющее на перспективы обретения миром бессмертия.

«Столбцы» Заболоцкого концентрируют внимание читателя на гибели Старого мира, исчезнувшего было после Октября, но вскоре восстановленного новой экономической политикой; лишь временами в стихах «Столбцов», помнящих радостное настроение первых лет революции, мелькает надежда на светлое будущее. Мрачная урбанистическая декорация цикла представляет капиталистический город как Вавилонскую блудницу, где ежедневно предаются идеалы бессмертия, основанные на триаде справедливости, добра и красоты. Здесь корыстное послереволюционное человечество, признающее Новый мир только на словах, но не на деле, отвергает спасение, предлагаемое революцией, и вновь обращается к растленному материализму Старого мира. В более поздней поэме «Торжество земледелия» (1933) вера поэта в человечество и общее дело восстановлена. Заболоцкий изображает в ней зачатки деятельности, вновь ведущей к спасению через коллективизацию сельского хозяйства и совместное владение землей и орудиями труда. Дело, начатое революцией, но преданное при нэпе, вновь восстанавливается в своих правах. Россия, призванная встать во главе спасения мира, наконец возвращается к братскому сотрудничеству, принимая на себя бремя ответственности за разрушение природы, которую, однако, еще можно спасти. В сочетании оба текста представляют собой миф о гибели, происходящей в преисподней современного мегаполиса-некрополя, и о спасении, совершающемся в будущем раю коллективизированной деревни. В «Столбцах» читатель нисходит в адские сферы, зато в «Торжестве земледелия» становится свидетелем «скачка» в царство свободы. В финале «Торжества земледелия» появляются контуры будущего земного рая, в котором антагонизм человека и природы заменяется гармоническим сосуществованием.

Столбцы

[Горожане устраивают] «пир на могилах отцов».

Н. Ф. Федоров

Старый мир

Стихотворения цикла Заболоцкого «Столбцы» содержат уничтожающую критику нэповского Ленинграда[169]. Этот город, хотя официально носит имя Ленина, не следует прогрессивным идеалам покойного вождя революции, но всячески выставляет свою мещанскую суть. Правда, «блистательного» аристократического Санкт-Петербурга больше нет, но мещанские кварталы, описанные в произведениях Гоголя и Достоевского, не исчезли, а все еще типичны для города [Филиппов 1965: xxxvii]. Ленинград также по-прежнему не только мелкобуржуазный, но и фантасмагорический город, где ничто не является тем, чем кажется. Притворяясь, будто строит новую жизнь, а в действительности потворствуя древним как мир законам джунглей, он «обогатил» фантазмы прошлого новыми, нэповскими. Претендуя на создание нового человека,