– Свои, – рявкнул Бугаев. – Стой, стрелять буду! – предупредил Дустназаров.

– Свои, тебе говорят! – повторил полковник.

– Пароль!

– Чего?!

– Стреляю!

В руках у хлебореза показался ЛС, которым исполнительный Зинчук вооружил часового, дабы его роль не была чистой фикцией. Офицеры и двое ученых поспешно отошли в глубь коридора и остановились в ожидании разводящего. Сержант Зинчук – единственный, кто мог снять с поста воинственного хлебореза, – был занят размещением под домашний арест лишних ученых.

– Сможете разобраться, как отключить эту бандуру? – доверительным тоном спросил у исследователей Бугаев.

Первый из них, тот самый, которого секретарша Дауна назвала Костиком, тщательно скрыл ухмылку и пожал плечами.

– Станете главными в ИО, гарантирую! – пообещал полковник.

– Постараемся, – как можно более неуверенно пробормотал второй ученый.

Отключить силовой щит они могли бы в два счета, но для этого должно было поступить особое распоряжение. И не от Бугаева или даже Страшного, а от самого Геца Дауна. А господин корпоративный президент спешить с распоряжением, похоже, не собирался.

Зинчук где-то пропадал, а на обзорных экранах, развешанных по коридору через равные промежутки, становилось все более отчетливо видно, что переливающееся поле вовсе не собирается ограничиваться ролью какого-то там щита. Его края стремительно загибались, а центр, наоборот, выпячивался.

Когда сержант снял бдительного Дустназарова с поста и свита Бугаева вошла в грузовой отсек, силовое поле завершило свой охват и сомкнулось, образовав вокруг армады флота ОВКС гигантский, диаметром почти в два космокабельтова, полупрозрачный кокон.

– Ну и где тут у тебя туалет? – спросила Дарья, критически осматривая единственное помещение «Корейца» – командирский мостик, спальный отсек, камбуз, радиорубку и, кстати, гальюн по совместительству. – Ой, а пылищи-то, пылищи!.. Одичал ты, Шуберт, без женского глаза…

– Не подкатывай, – буркнул Борисов. – Вон в том ящике обтирочные концы.

– Какие-какие?..

– Тряпки, – пояснил мастер. – Выбери почище, намочи под краном и приборочку тут изобрази. Чтобы все сияло, понятно? Ты, Матвей… – Борисов тяжело посмотрел на лейтенанта, второпях придумывая задание и для него. Брать с друзей по несчастью деньги за проезд совесть Шуберту запрещала строго-настрого, однако насчет общественно полезных работ она, совесть, благоразумно помалкивала.

«С драной овцы хоть шерсти клок», – рассудил мастер.

– Ты, Матвей, побудешь антиперегрузочным креслом, – сказал Борисов. – Если мы вообще куда-нибудь полетим… – суеверно закончил он.

– Креслом?.. – ужаснулся тот.

– Вернее, кроватью. Индивидуальный демпферный кокон тут есть, но он, как ты видишь, только один. Для меня, – пояснил Борисов на всякий случай. – При перегрузках свыше четырех «же» человеку требуется специальное ложе. Это чтобы хребет не сломался. У нас будет, я полагаю, не менее двенадцати. Так что тебе придется подстраховать нашу даму от компрессионной травмы.

– Я не умею, – виновато признался Матвей.

– А тут и уметь нечего. Ты ляжешь на пол, а она ляжет на тебя.

– Да?.. – На лице у лейтенанта отразилась некоторая заинтересованность.

– Ни за что! – заявила Дарья, отрываясь от короба с промасленной ветошью. – Шуберт, откуда в тебе эти своднические наклонности? Ладно бы еще сам покушался, а то все Мотю норовишь на грехопадение толкнуть!

– Да я, собственно, не против… – буркнул напарник.

– Вы погодите возбуждаться, – прервал их Борисов. – Я же ясно сказал: двенадцать «же». А может, и двадцать… Черт его знает. При такой перегрузке ваши помыслы станут чисты, как марля в операционной. Матвей, вообрази, что твоя пассия весит не семьдесят килограмм…

– Шестьдесят девять! – обиженно крикнула Дарья.

– …не семьдесят, – настойчиво продолжал Борисов, – а, допустим, восемьсот сорок.

Матвей, крякнув, почесал затылок.

– А я тогда сколько? – спросил он.

– И ты примерно столько же. Под тонну где-то.

– Тогда ничего, – пожал плечами лейтенант. – Сладим как-нибудь.

– Ну-ну, полюбуемся… – Шуберт насмешливо покосился на Матвея, затем на Дарью и, хмыкнув, принялся щелкать тумблерами на верхней приборной панели.

Корабль не издал ни звука, но по каким-то неприметным деталям Борисов определил, что электроника и механизмы постепенно оживают. Центральный плафон рубки замерцал и, словно бы проморгавшись со сна, загорелся ровным матовым светом. Маленькие аварийные лампочки по углам сами собой погасли – система тестировалась, настраивалась и, похоже, приходила в себя.

– Гутен таг, мастер Борисофф… – раздался отовсюду хрипловатый голос. – Гуд ивнинг, масса Борьисофф… День добрый, пан Борисов… Гамарджоба, генацвале Борисов… Бон жур, мсье Борисов… – произнес все тот же голос. – Шалом! Привет! Хай! Здоровэньки булы!.. – Голос помолчал секунды две и ни с того ни с сего выдал: – Х-х, х-х, бууруусуув…

– Чего? – ляпнул Шуберт.

– Это, наверное, твоя фамилия так звучит, – догадалась Дарья.

– Неправда! Если б она у меня так звучала, я бы ее давно уже поменял. Эй! «Кореец»!..

– Здравствуйте, мастер Борисов, – ответил тот уже без акцента.

– Ну вот, кажется, оклемался… – Шуберт облегченно вздохнул и, нажав еще десяток кнопок, сел в кресло. – Как диагностика?

– Пока все о'кей, мастер! – ответил «Кореец» слегка развязно.

– Ты опять? – насторожился Борисов. – Включить деловой режим!

– Йэс, сэр! Деловой режим, сэр! Есть, включен, сэр! Так точно, сэр! – испуганно пролаял кибермозг.

– Язык – русский! – потребовал Шуберт.

– Есть, сэр! Язык русский, сэр!

– Да он же по-русски говорит, – вступилась Дарья.

– Я тоже все понимаю, – поддакнул Матвей.

– А я – не все! – рявкнул Борисов. – Мне эти «сэры» на борту не нужны, ясно?! С «сэров» у меня двойная плата!

– О, мудрейший из мудрейших, щедрейший из щедрейших… – уныло заладил голос.

– Молчать! – крикнул мастер. – Еще слово – распаяю и сдам в утиль! Домой на ручном полечу!

– Аминь… – кротко ответствовал «Кореец».

– То-то же, – улыбнулся Борисов. – Что у тебя с авторедактором? Ты где этой чужестранщины набрался?

– Авторедактору – гёт сыктым, – сообщил кибермозг. – То есть гёт коллапс…

– Расшифруй, полиглот хренов!

– Кранты, начальник, – авторитетно высказался он. – Амба. Профессор откинулся.