Человек, невнятно благодаря, выдернул ноги в черных свободных брюках и вылез было весь, но, что-то вспомнив, вытянул за собой весьма характерный длинный темный плащ.

И тогда обрадовавшийся Турецкий коротко врезал ему пистолетом в зубы. Человек с темным плащом в руке упал на землю, дав возможность посмотреть на себя в спокойной обстановке.

– Сукин ты сын, – удивился Турецкий, только сейчас сообразив, кого он преследовал все это время.

Довольно оперативно раздался вой пожарных машин и «скорой помощи».

Только на следующий день Изида Сигизмундовна по просьбе Турецкого смогла выяснить статистику железнодорожной катастрофы. В некотором роде она могла считаться уникальной, потому что погибло всего двое. Машинист электровоза Семен Семенов – от обширного инфаркта миокарда и безногий инвалид Кирилл Ковалевский – от удушья. Второй машинист, получивший пулевое ранение в грудь, остался жив.

В тот же день, хотя, скорее, в ту же ночь, в 2.20 дома у Турецких раздался телефонный звонок. Ирина нехотя сняла трубку и, едва услышав женский голос, ни слова не говоря, передала телефон мужу.

– Александр Борисович? Говорит дежурная медсестра второго хирургического отделения госпиталя МВД. Я передаю трубку вашему товарищу.

– Кх… гм… Это был Кротков? – услышал Турецкий полузнакомый и необычно вялый грязновский голос.

– Да… – Турецкий был поражен этой сверхпроницательностью приятеля и вдруг вспомнил давешние слова Грязнова, на которые в пылу гонки он не обратил внимание, принимая их за начинающийся бред: «Он этот… тот, что роет землю…» Ну конечно, крот, Кротков! Славка еще тогда догадался, вот ведь хитрый сукин сын!

Грязнов остался удовлетворен:

– За тобой новый пиджак.

Как позже узнал Турецкий, пуля Кроткова испортила пиджак в двух местах, кроме рукава разорвав во внутреннем кармане Славы санкцию на арест… Кроткова Василия Петровича 1957 года рождения.

– Послушайте, кто такой Гнедковский? Какая-то ничтожная личность! Мы с вами зря тратим время, обсуждая подробности его жалкой биографии. Раз уж мое присутствие здесь необходимо, давайте сделаем программу пребывания более насыщенной. – Кротков с честной, открытой улыбкой смотрел на усталого опера МУРа, который за последние двое суток спал в общей сложности часа три. Впрочем, Кротков несколько щурился: пораненные в электричке глаза еще не совсем зажили.

«Домодедовская волна» просто захлестнула уголовный розыск, и вот после долгих и утомительных допросов всяких обнаглевших до крайности братков, начальник 3-го отдела МУРа майор Илюхин удостоился чести побеседовать с самим «авторитетом» Кротковым. Но эта честь его не радовала.

– Вы плохо выглядите, гражданин начальник. Неужели до сих пор переживаете из-за этого Гнедковского? Я же вам сказал: забудьте о нем!

– Давайте поближе к фактам, гражданин Гнедковский, тьфу, Кротков! – «Я и правда совсем плохой стал, – подумал Илюхин. – Надо бы…» Как улучшить свое самочувствие, он так и не решил, поскольку Кротков опять завладел инициативой и предложил свой способ:

– Я знаю, как вам посодействовать. Умные люди говорят: лучший отдых – смена занятия. Зацикливание на одной проблеме ведет к нервному перенапряжению, стрессу и временному коллапсу высшей нервной деятельности. – Кротков опять мило улыбался.

Илюхин хотел сказать что-нибудь обидное, но не смог: слишком приветливо выглядел подследственный. «Ничего, припру тебя обычным порядком к стенке – сменишь репертуар. Заботливый ты мой».

Кротков, расценив молчание собеседника как работу мысли, пробужденную его высказываниями, продолжал:

– Итак, меняем тему. Вот вы знаете, например, что я организовал исполнение смертного приговора, вынесенного председателю Верховного суда Уткину?

Начальник 3-го отдела потрясенно глядел на него, не решаясь занести показания в протокол.

– А-а, – с удовольствием потер руки подследственный, – по глазам вижу, не знаете.

– Вы это серьезно, Кротков? Или хотите произвести на меня благоприятное впечатление? Если так, можно не стараться – вы не в моем вкусе.

– Может, это была и шутка, но Уткин ее не понял. Помер бедняга. Сказал на прощание «Ы-ы-ы» – и помер. А какая глыба был, какой матерый человечище, хоть и Иван Сергеевич, а не Лев Николаевич, и все равно – не чета вашему любимому Гнед… Извините, сорвалось. Ни слова о нем больше! – Кротков вдруг бухнулся на колени и стал целовать ботинок муровца. – Ни слова, клянусь!

Илюхин в ужасе от такой метаморфозы отскочил, слегка и непроизвольно заехав Кроткову в челюсть. Несколько минут оба отдыхали.

– Значит, вы утверждаете…

– В вашем тоне, гражданин начальник, сквозит недоверие. А я, прошу запомнить, ничего не утверждаю голословно. Я вам рассказываю подлинную историю происшедшего.

Илюхин наконец-то решился заполнять протокол. «Врет, конечно, как сивый мерин. Но самая большая подлость состоит в том, что уже никого ничто не удивляет. Почему мафиози районного масштаба не может пришить председателя Верховного суда? Дело-то житейское…» Кротков, узрев, что опер взялся за бумагу, всем видом демонстрировал благодарность и огромное воодушевление оказанным доверием.

«Нет, ну на кой попу гармонь? – тем временем молча страдал хозяин кабинета. – При чем здесь Уткин? Пусть Генпрокуратура сама допрашивает этого придурка. Почему у меня должна голова болеть за всяких там верховных? А… вдруг… вдруг правда пришил Уткина?!» – сверкнула вдруг раскаленная мысль.

– Сиди здесь и никуда не уходи, – впервые улыбнулся Илюхин, временно перейдя на «ты». – На, покури вот пока. – Он протянул Кроткову пачку сигарет, потом передумал, дал одну, остальные засунул в карман. – Сейчас соберу публику, чтоб тебе не обидно было перед одним зрителем спектакль разыгрывать. – Илюхин вызвал конвоира и отправился звонить в Генпрокуратуру.

Турецкий, узнав о том, что Кротков вдруг ни с того ни с сего, фигурально выражаясь, уже мылит себе веревку и взбирается на табуреточку, крайне заинтересовался и немедленно приехал. Правда, официально допрашивать Кроткова Турецкий уже не мог, поскольку после его поимки он перешел, как это ни глупо, в разряд даже уже не «свидетелей», а «потерпевших». Но приватная беседа в присутствии официального следователя вполне могла иметь место. В конце концов Илюхин сообразил, что беседу Турецкого с Кротковым можно запротоколировать как очную ставку. Кротков высказал немедленное желание всячески помогать расследованию, проводимому следователем Генеральной прокуратуры.

– Чайник не болит? – участливо поинтересовался Турецкий, имея в виду то место, куда он давеча заехал пистолетом. Подследственный с улыбкой энергично помотал головой, демонстрируя ее противоударность.

– Ну, и за что вы, гражданин Кротков, приговорили господина Уткина к смерти? – спросил Илюхин подчеркнуто официальным тоном. – И как вам удалось привести свой приговор в исполнение? Давайте без ложной скромности.