могли теперь продолжаться, опираясь на сочувствие значительной части аудитории.

Октябрь, ноябрь, декабрь 1905 г. прошли под знаменем величайшей сумятицы, охватившей всю Россию. Россия только что отпихнулась от старого берега, но новый берег виднелся вдали еще в самых туманных очертаниях. И это промежуточное состояние как нельзя более способствовало взрывам и столкновениям давно накопленных страстей.

Прежде всего, никто не знал, каким же нормам будет подчиняться течение жизни немедленно по обнародовании манифеста 17 октября и впредь до издания новых законов, одобренных народным представительством. В целом ряде случаев было бы просто нелепо продолжать применять старый порядок, в корне противоречивший только что возвещенным в манифесте новым началам. Но манифест содержал в себе лишь простое провозглашение разных свобод, а соответствующие им юридические нормы еще предстояло создать в виде специальных законов и регламентов. Но жизнь предъявляла свои требования немедленно, не дожидаясь, пока образовавшаяся в строе управления своего рода "торричеллиева пустота" чем-либо будет наполнена. И вот "свободы" начали осуществляться "явочным порядком", самопроизвольно, вне каких-либо легально утвержденных рамок и форм. Так, например, изданные 12 октября 1905 г. правила о публичных собраниях по издании манифеста 17 октября явно уже не годились; новые правила — временные, впредь до издания соответственного закона при участии Думы — появились только 4 марта 1906 г. и не вызвали одобрения общества. Но граждане немедленно по издании манифеста 17 октября с неудержимым пылом предались митингованию и делали это, ни о каких правилах не думая и утверждаясь в опасной мысли, что свобода означает отсутствие всяких ограничений. Университетские аудитории были захвачены всевозможными организациями, в один и тот же вечер там шли одновременно в разных местах митинги разных политических партий, железнодорожных служащих, часовщиков, чиновников, зубных врачей, воспитанников среднеучебных заведений и проч. и проч.

Точно так же нельзя было ни одного дня оставаться и при прежних правилах о печати, и собрание делегатов от повременных изданий постановило с 22 октября приступить к фактическому осуществлению полной свободы печати. И когда в этот день после продолжительного перерыва вышли газеты, то столбцы их так и пестрели словами, на которых еще неделю тому назад лежал строжайший запрет: "стачечный комитет", "демократическая республика" и т. д. А рисунки иллюстрированных изданий, можно сказать, сплошь были залиты красной краской — символом социальной революции. Однако "фактическая свобода печати" вне всяких норм и уставов тотчас обнаружила и свои шипы: появилась также и явочная цензура, — уже не со стороны правительственной власти, которая на время стушевалась, а со стороны типографских рабочих. Рабочие заявили, например, что слова "учредительное собрание", "совет рабочих депутатов", "союз союзов" они будут набирать не иначе как с большой буквы. Этого мало — рабочие отказывались набирать неугодные им по направлению издания, тем самым фактически декретируя их приостановку.

Не одно это внезапное исчезновение всяких регулирующих норм в отправлении общественной жизни сообщало движению характер бурного водоворота страстей. В еще большей мере содействовал тому сейчас же вскрывшийся наружу социальный раскол. Уже в октябре на митинге союза типографских рабочих была провозглашена резолюция: "Ввиду выяснившейся роли городских и земских деятелей, а также представителей других либеральных элементов общества в освободительном движении, мы, как представители труда, заявляем о своем полном антагонизме с либеральной буржуазией". Беру эту резолюцию как образчик. Много посыпалось тогда и других по тому же трафарету. Агитаторы социалистических партий ревностно работали над углублением и обострением этого раскола, как будто "старый порядок" был уже в прахе, как будто делить шкуру неубитого медведя значило проявлять политическую мудрость высшего сорта!

В октябре состоялись в Москве похороны кн. Сергея Николаевича Трубецкого. Талантливый философ, блестящий профессор и публицист, энергичный общественный деятель, он особенно прогремел на исходе самодержавного режима страстной защитой университетской автономии. И когда наконец автономия была признана властью, совет профессоров тотчас избрал Трубецкого ректором. Он умер внезапно от разрыва сердца во время обсуждения в министерстве вопросов, касавшихся университетской жизни. Его похороны превратились в грандиозную политическую демонстрацию. Громадная процессия провожала гроб от университетской церкви к Донскому монастырю. Студенты шли густою толпою, и студенческий хор пел вперемежку то "Святый Боже", то "Вы жертвою пали в борьбе роковой". Все Трубецкие были глубоко религиозны, и семья покойного несколько раз просила студентов не соединять церковных песнопений с революционными песнями. Но просьба семьи уважена не была. Политика властвовала над всем, и все должно было ей подчиняться. А когда уже по окончании погребения я вышел из ворот кладбища, передо мной предстала такая картина. На поле за кладбищенской оградой шел митинг рабочих. Множество рабочих внимало агитатору — социал-демократу, который надорванным хриплым голосом выкрикивал проклятия… не старому режиму, а вот этим самым "буржуям", которые только что хоронили выборного ректора университета, ратовавшего за свободу и университетскую автономию. Поодаль стояли конные жандармы, внушительно вооруженные. И казалось, весь воздух был насыщен зловещим электричеством междоусобной классовой ненависти.

Разливавшееся по стране революционное настроение выражалось во все более острых эксцессах. Начались бунты в войске. В конце октября вспыхнули мятежи среди матросов и солдат в Кронштадте, разразился бунт запасных во Владивостоке, в Севастополе разыгрались такие сцены, словно начиналась открытая междоусобная война: взбунтовавшиеся суда на рейде со своих батарей обстреливали город и предприняли затем штыковую атаку береговых казарм. В Воронеже возмутился дисциплинарный батальон и, будучи осажден местным гарнизоном, перед сдачей сжег осажденное здание. В Киеве 17 ноября вспыхнул бунт многих военных частей и был подавлен с большим кровопролитием. В царстве Польском, в Прибалтийском крае было введено военное положение. Прибалтийский край был охвачен настоящей гражданской войной, и там были совершены многочисленные казни. В Варшаве, Риге, Либаве, Москве, на Кавказе — пошли расстрелы и другие репрессии.

А в то время как революционные смуты достигали все больших размеров, стала поднимать голову и черносотенная реакция, которая требовала восстановления старого порядка и отмены манифеста 17 октября. В Твери при самом обнародовании манифеста разразился черносотенный погром; толпа осадила земскую управу, подожгла здание и избивала спасавшихся оттуда служащих. В Томске согни людей погибли в огне. В Уфе, Харькове, Минске и многих городах черносотенные группы устроили грандиозные погромы, избивали и топили в воде людей. В Москве в противовес революционным процессиям была устроена процессия сторонников самодержавия, и этот день также ознаменовался кровопролитными столкновениями.

В этой взбудораженной раскаленной атмосфере земские конституционалисты продолжали свою борьбу за конституционные начала.

В ноябре состоялся новый съезд земских и городских деятелей. Он открылся 6 ноября в Москве. Любопытно отметить ту обстановку, в которой он протекал. Ровно за год перед тем земцы приняли знаменитые "11 тезисов", собираясь по