терпеливо, проснется! <…> Пройдет время, когда защитников разума и искусства будут судить разумные художники»[746].

4 января в фельетоне «Журнальная всякая всячина» Булгарин говорит о книге «Чаромутие, или Священный язык магов, волхвов и жрецов, открытый Платоном Лукашевичем, с прибавлением обращенных им же в прямую истоть чаромути и чарной истоти языков Русского и других Славянских и части латинского. Петръгород, 1846 года». После пространных цитат и иронического недоумения по поводу претенциозной мировоззренческо-лингвистической концепции автора Булгарин заключает:

«Впрочем, мы, издатели “Северной пчелы”, особенно пишущий сии строки, обязаны почтенному автору <…>, и хотя <…> не разгадали ни чаромутия, ни чарной истоти, но отныне, в память благосклонного к нам автора, язык нынешней, так называемой натуральной школы будем называть: чаромутием! Нечего сказать, взмутили русский чистый и прекрасный язык (а ведь в мутной воде и рыбу ловить!), и очарованные галиматьею простодушные люди, почитая все то мудреным или мудрым, чего они не понимают, пошли на приманку. Вот вам и чаромутие!»[747]

Отметим, во-первых, частоту точечных уколов, гибкость и быстроту переходов: заключение о несостоятельности «натуральной школы» венчает пространный эмоциональный пассаж, посвященный другому, иногда явно низшему по значимости явлению. Во-вторых, при резкости обвинений, отсутствие аргументации: как именно «новая школа» «старается унизить» заслуги прежних литераторов, почему произносимое ею – «лепет» и «бред», и т. д. В некоторых статьях Булгарин более подробен, но в фоновых упоминаниях, подобных процитированным, он обходится категоричными оценками. В-третьих, при отсутствии аргументации, Булгарин апеллирует к субъективно-личностному, эмоциональному восприятию. Эпитеты и оценки литературных оппонентов эмоционально окрашены: «натуральная школа» – «лепет», «бред», «галиматья», «ложное» (направление), они стремятся «унизить»; читатели – «простодушные»; «усердие» «Москвитянина» – «благородное». Это тон доверительной беседы с теми, кто, понимая истинную цену вещей, не нуждается в разъяснениях; отечески-сочувствующий тон по отношению к тем, кто «очарован» по «простодушию». Характер ситуации отвечает наблюдению А. Г. Алтуняна: «рекламный текст – всегда соблазняющий и лишь иногда убеждающий»[748]. В-четвертых, отметим, как Булгарин переводит обвинение в замутнении здравого смысла с Платона Лукашевича на «натуральную школу», тогда как именно он, Булгарин, способствует замутнению здравого смысла, навязывая готовые оценки, апеллируя к эмоциям, опуская аргументацию, переводя внимание читателя в другое русло[749].

* * *

В № 27 газеты от 6 февраля 1847 г. в фельетоне «Заметки, выписки и корреспонденция Фаддея Булгарина», рассуждая о приглашении на маскарад, не распространяющемся на литераторов недворянского происхождения, Булгарин походя замечает невозможность пригласить литераторов «натуральной школы» ввиду их дурных литературных манер[750]. Булгарин намекает на недворянское происхождение А. В. Никитенко и В. Г. Белинского, на несоответствие «манер» Некрасова и И. И. Панаева их дворянскому происхождению, на ограниченность читательской аудитории для сотрудников «Современника» (их не пустят в приличный дом ввиду их дурных манер), на несовместимость этого литературного направления со вкусом людей дворянского сословия и воспитания.

Это антиреклама и одновременно текст, позволяющий судить о литературной и сословной политике: разделение аудитории на «наших» и «не наших», содержащее косвенную рекомендацию, как избежать попадания в «не наши» (дистанцироваться от круга литераторов и произведений «натуральной школы»). Антиреклама манипулирует представлением о демократичности: разделение внешне связано с сословной принадлежностью, но не дворянин, признавший несоответствие «дурных манер» литераторов «натуральной школы», тем самым, по логике, обнаружит «хорошие манеры», сближающие его с более высокой, дворянской прослойкой. Антидемократичность в том, что стимулом к оценке служат не соображения вкуса или художественной актуальности, а возможность (притом мнимая) считать себя причастным к привилегированному сословию.

* * *

В № 224 от 4 октября в кратком обзоре журнальной и газетной полемики Булгарин высказывает грубый упрек «Современнику» и «натуральной школе» в искажении литературного языка:

«Он ревностно содействует современному искажению русского языка и распространению темно-коричневого вкуса натуральной школы»[751].

Слишком прозрачный эвфемизм носит явный антирекламный характер: реклама «соблазняет и лишь иногда убеждает» (А. Г. Алтунян), а обозначенное нечто противоположно соблазну и на ассоциативном уровне настраивает читателей против «натуральной школы». Ассоциативный ряд выстроен по нарастающей: если вид «темно-коричневого» (цвет – зрительная ассоциация) неприятен и неприличен, в плоскости бытового сознания и бытовых пересудов снижающе-смешон, то предполагаемый вкус «темно-коричневого» отвратителен для людей с нормальным, не извращенным вкусом. Здесь предельно сближаются прямое и терминологическое значение слова «вкус», поскольку вкусовая (как и обонятельная) ассоциация очень устойчива. В данном случае отрицательная ассоциация сенсорного характера дополнительно поддерживается совокупностью базовых бытовых представлений о «верхе» и «низе», о воспитании и приличиях, о системе ценностей, в которой в бытовом оценочном суждении обозначаемое однозначно занимает нижнюю позицию.

Преимущественная часть читателей «Северной пчелы» не обладала достойным уровнем образования и начитанности и развитой способностью к абстрактному мышлению. Поэтому данная ассоциация, по логике текста, должна была срабатывать для читателя не только при упоминании «натуральной школы», но и в тех случаях, когда читатель слышал или читал слово «вкус» применительно к литературе. «Натуральная школа» для него просто оказывалась маркированной определенным образом. Оценка по смежности распространялась на любого из писателей или критиков «натуральной школы». Перед нами – механизм формирования ущербного понятия вкуса с заложенной в понятие оценкой историко-литературного факта. Этическая и эстетическая позиция литературных оппонентов маркируется Булгариным как антоним понятия «вкус» через ассоциацию «отвратительный вкус».

* * *

Нет необходимости умножать число примеров подобных точечных, «фоновых» упоминаний и замечаний. Отметим, что они многочисленны, легко сочетаются с обзорами другого явления и обычно не содержат аргументации. Они не являются в строгом смысле слова критическими отзывами, они не прививают читателю навыков понимания и собственно эстетического восприятия – оно умело подменяется идеологическим восприятием. «Фоновые» упоминания вводятся в текст как устойчивая оценка, в соответствии с замечанием Булгарина:

«“Лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять оным” с помощью книгопечатания, которое и сообщит этой “большей части людей” те сведения и суждения, которые правительство сочтет нужным им сообщить»[752].

«Фоновые» упоминания создают «общее мнение», как и объяснял Булгарин в докладной записке[753].

Но этот ход более дальновиден, чем просто создание общего мнения о предмете, в данном случае о произведениях и изданиях «натуральной школы» и конкретно Некрасова. Критическое суждение подразумевает оценку, и чем менее подготовлен читатель, тем актуальнее для него соотнесенность критического суждения с прямой оценочностью: «хорошо» или «плохо» то или иное литературное явление. В недостаточно искушенной публике эти «фоновые» замечания и упоминания формировали представление о критике.

Проанализируем еще несколько текстов Булгарина, которые демонстрируют характерные приемы его аргументации в области критики и фельетонистики, в этот период почти неизменно затрагивающей литературную деятельность Некрасова.