действительно макулатурная бумага, на выдержку попавшая между картинок, ибо в них нет никакой связи и смысла. Иные утверждают, будто это подражание “Статейкам в стихах” Белопяткина»[711].

Отметим, что отзыв Кони о «Театрале» содержит косвенную критическую оценку «Статеек в стихах, без картинок» и поэтических достоинств Некрасова: можно заключить, что в стихах Белопяткина (псевдоним Некрасова) нет смысла, так же как в стихах его подражателя. Оценка лаконична и полемична по отношению к авторецензии Некрасова.

За оценкой Кони последовал ответ. В апреле-мае Некрасов готовит 2-й том «Статеек в стихах». Он приглашает к участию В. Р. Зотова, который пишет философическую сказку в стихах «Жизнь и люди»[712]. В монологе одного из персонажей сказки, Сочинителя, отразилась история взаимоотношений Некрасова и Кони. Книжка вышла в свет в середине июня[713].

А уже 3 июля в № 7 «Библиотеки для чтения» выходит рецензия на 2-й том Барона Брамбеуса (О. И. Сенковского). В рецензии Сенковский представляет читателю сказку «Жизнь и люди» как принадлежащую Ф. А. Белопяткину (то есть Некрасову, а не Зотову), и Белопяткин же произносит монолог Сочинителя. Таким образом, Сенковский поясняет широкому читателю, что Сочинитель есть Белопяткин, то есть Некрасов, а рассказ о взаимоотношениях Некрасова и Кони, в таком освещении, звучит от лица одного из участников[714].

Б. В. Мельгунов рассматривает этот прием Сенковского как ход против издания-конкурента – «Литературной газеты» Кони (Летопись I: 136)[715]. Принимая такую интерпретацию, в аспекте анализа литературного процесса (за рамками экономических соображений конкурентов) мы можем говорить только об установке на литературный скандал. Здесь мы будем едины во мнении с современниками Сенковского. Следовательно, суждение, формально являющееся литературной критикой (литератор говорит о литераторе и литературном произведении), фактически является публицистическим, и объектом является литературная репутация и «закулисные» межличностные отношения.

Признавая обоснованность вывода Б. В. Мельгунова, я вижу дополнительное значение приема Сенковского. Оно раскрывается в сопоставлении с осмысленными действиями Некрасова.

В публичном ответе Межевичу, сделанном в апреле 1841 г., Некрасов открыто возразил на печатные обвинения и домыслы. Помимо «политического» и чисто публицистического звучания, это выступление имело литературное значение. Литератор, его характер и судьба, сюжет и интриги этой судьбы все очевиднее обретали значение эстетического объекта, предмета литературного повествования и театрального представления. Образно говоря, «закулисная сторона» оборачивалась к публике и обретала статус зрелища, что воспринималось как нарушение границ приватной сферы, явление, пограничное со скандалом[716]. Но одновременно злободневность, события, происходящие в настоящий момент с реальными людьми, обретали грань художественной отстраненности. Герой события осознавал себя героем художественного произведения и в то же время понимал зазор между собой – частным человеком, прототипом художественного произведения и литературным (сценическим) персонажем.

Некрасов, публично ответивший Межевичу, опроверг клевету против себя – частного лица. И одновременно он в своем печатном выступлении создал новый образ себя – литератора. В статьях первой и второй «Взгляд на главнейшие явления русской литературы в 1843 году» Некрасов упоминает «Литературную тлю»: в первой статье пользуется этим названием как именем нарицательным (XI-1: 140), во второй – называет ее в числе «лучших повестей», «явившихся» «в журналах» 1843 г. (XI-1: 158). Тем самым, с одной стороны, он отводит от себя репутацию «тли» (напротив, «тлю» он видит в своих оппонентах, которым возражает); с другой стороны – он участвует в литературной игре, подавая реплику за репликой, как актер на сцене. Некрасов-литератор вступает в полемический полилог с журнально-газетным миром и анонимно, и под псевдонимом, и под собственным именем, подобно тому, как меняет маски некрасовский «актер» (герой одноименного водевиля) или как театральная публика вызывает на сцену автора водевиля Перепельского, и перед публикой раскланивается Некрасов.

Литературный скандал используется Сенковским как коммерческий прием: компрометация конкурента, перехват занимательной литературной продукции, занимательность самого процесса скандала, привлекающего определенный процент читателя и покупателя. Сходным образом действует Межевич, хотя в его действиях можно видеть большую долю личной уязвленности и стремления к компенсации. Но в действиях Некрасова видится и другой мотив. Его тексты, как и поведенческая модель, «работают» на формирование поэтики жанра и ее популяризацию.

Репутация, наряду с литературным (театральным) бытом, выстраивается и одновременно является предметом полемики и читательского (зрительского) внимания. В выстраивании репутации участвуют и ее носитель, и общество. В качестве «строительного материала» актуализируются определенные жанровые формы. Прибавим, что неотъемлемой частью любой репутации становятся бытовые слухи и сплетни (не являющиеся явлением литературы), а их характерной чертой является преувеличение. Это свойство синонимично карикатуре как в бытовом, так и в специальном значении, и в данном случае некая часть этой нелитературной составляющей усваивается художественной тканью, питая образ.

В критике такое решение могло восприниматься как эстетическая подмена, суррогат, недостойное внимание к «дрязгам», «быту», мелкому самолюбию, а самореклама – практически как прямая продажа себя. Подобное отношение было у П. А. Плетнева.

Но если отвлечься от соображений повседневной этики и построения репутации и рассмотреть явление с точки зрения перспективы формирования жанров и родов литературы, то закономерность усиления личного начала на публичном пространстве будет выглядеть более очевидной. Узнаваемая личность и элемент фактической достоверности были востребованы жанрами фельетона и карикатуры[717], получившими широкую популярность. Их востребованность также подтверждается популярностью памфлетного, публицистического начала в прозе, поэзии, изобразительном и театральном искусстве и критике. И если покупка книжных новинок или подписка на издание может быть до какой-то степени отнесена на счет рекламы, то зрительское внимание к водевилям, в которых герои напоминали конкретных людей, возможно, сидящих в этот час в ложе или креслах, не исчерпывалось минутой покупки билета, а удерживалось на протяжении спектакля. При этом зрительское восприятие более непосредственно, чем читательское: зрители аплодируют не анонсу в газете, не цене билета, а игре актера и репризе автора здесь и сейчас.

Роль и место Некрасова в литературном процессе ассоциируются у его современников с различными проявлениями текущего культурного процесса: Некрасов – автор стихотворных и прозаических произведений, водевилей, обзоров и критико-публицистических статей, прототип персонажей собственных и чужих произведений, публичный человек, прибегающий к саморекламе. Эта множественность ипостасей создает скорей дробность образа, нежели его целостность, и скорей ассоциируется с понятием «журналист», нежели «художник». Поэтому в критических суждениях о нем отношение критика к «направлению» и к репутации выражается более явственно, нежели к творческой индивидуальности.

Реклама и антиреклама, с одной стороны, отражали экономическую сторону отношений внутри литературного процесса. С другой стороны, можно указать на связь между усилением рекламы, демократизацией литературы и востребованностью в ней публицистического начала. Реклама и антиреклама были расхожим приемом и могли принимать вид критического суждения. По цели высказывания и по логике развития