– Мистеру Голлу не понравится, что я трачу время на книги.

– Тогда не говори ему, – сказал Сенлин, протягивая подготовленное письмо. – Он – меньшая из наших забот. Я буду чувствовать себя очень слабым, а ты будешь чувствовать себя очень глупой. Но так всегда бывает в самом начале. Обучение начинается с неудач.

Ирен всматривалась в лицо ясноглазого человечка-из-палочек, сидевшего перед ней, в поисках признаков хитроумия или жалости – хватило бы и намека, чтобы она обрушилась на него, как нож гильотины.

– Ладно, – кивнула наконец амазонка.

Потом схватила конверт и выбежала из комнаты. Это был самый длинный разговор, который случился между нею и Сенлином.

Существовали и тайные мотивы для обучения Ирен. Сенлин знал, что она способна выполнять работу двух мужчин, и хотел ее в команду. Но чтобы купить ее преданность, требовалось больше, намного больше, чем он мог себе позволить. И раз уж надежды на сделку не было, Сенлин решил эту преданность заслужить.

Итак, занятия начались. В середине дня, за закрытой дверью кабинета, склонившись над букварем, который он для нее сочинил, Сенлин обращался с амазонкой в точности как с неграмотными хулиганами из былых школьных времен: терпеливо и с неизменным содействием. Поначалу она держала перо как нож и атаковала бумагу. Перья одно за другим сгибались и ломались в ее руках, а на страницах расползались пауками черные кляксы. Прошло несколько дней, прежде чем амазонка научилась хотя бы вырисовывать замкнутые петли букв, хотя с каждым днем она уничтожала все меньше и меньше страниц и перьев. С каждым днем у нее получалось все лучше.

И Сенлин узнал, что она не совсем безграмотна. Ее обучение ускорилось благодаря знакомству с несколькими важными словами. Ирен могла читать стандартные этикетки на ящиках и глаголы, которые наиболее часто встречались в рекламных объявлениях. Она быстро училась и относилась к урокам всерьез. Она практиковалась самостоятельно и через неделю уже могла разбирать элементарные предложения. Ее решимость вдохновляла.

Терпение Ирен не было неисчерпаемым. Она страдала от неудач. На пике разочарований она обвиняла Сенлина в выдумывании правил, в противоречии самому себе, в издевательствах над ее попытками озвучить слова. Неоднократно она хватала то, что попадалось под руку – чернильницу или пресс-папье, – и грозно заносила над головой учителя. Но он продолжал объяснять логику грамматики тем же спокойным, убаюкивающим тоном:

– Видишь, у «J» хвостик поворачивает в обратную сторону, а у «L» стремится вперед. Попробуй еще раз. «Джон любит бить в барабан. Лайза любит звонить в колокольчик».

В конце концов Ирен откладывала импровизированное оружие и возобновляла сумбурные усилия.

И она всегда мстила. По крайней мере, Сенлин подозревал, что их занятия на станционном дворе отражали ее раздражение после уроков. Избранный ею метод обучения Сенлина самозащите состоял в том, чтобы безжалостно нападать на него, пока он не окажется в конце концов на спине, выдохшийся и в синяках. Затем, наблюдая, как капитан порта с трудом встает на ноги, она с предельной лаконичностью объясняла, что он сделал не так. Когда они дрались посохами, Ирен, сбив его с ног одним ударом, объяснила: «Ты держишь ступни слишком близко друг к другу». Когда они боксировали и Сенлин согнулся пополам от трех быстрых ударов в живот, она сказала: «Слишком долго думаешь». Когда они тренировались с деревянными мечами, Ирен врезала ему по уху с напутствием: «Не атакуй меч. Атакуй меня».

Это был унизительный процесс, и от сбегавшейся на занятия толпы становилось только хуже. Работники двора собирались вокруг ринга для тренировок, который они огораживали ящиками с оливками и бочонками с уксусом. Сперва грузчики наблюдали за уроками небрежно, опасаясь таращиться на то, как капитан порта и вышибала Финна Голла копошатся посреди двора. Но вскоре осмелели и дали волю чувствам. Возгласы превратились в восклицания, а те – в воодушевляющие крики, которые обычно звучат на профессиональном ринге. К концу первой недели их послеобеденных боев заключались пари. Предприимчивый стивидор нашел треснувшую грифельную доску и мелом записывал ставки.

Сенлин пытался игнорировать характер ставок. Они считали, что он сдастся перед размерами и способностями Ирен. Никто не сомневался, что в итоге он окажется повержен. Спорили на то, как долго он продержится на ногах и сможет ли когда-нибудь успешно парировать или ударить. Даже эти шансы были плохими.

И все-таки он учился. Впервые в жизни он почувствовал, что развивает рефлексы. Он начал ощущать ритмы и характер ее атак. Он обнаружил, что сила не так важна, как равновесие, а равновесие не так важно, как упреждение. Он предсказывал некоторые ее атаки по легким сдвигам в позе или напряжению плеч. Иногда он предугадывал траекторию ее стопы или посоха, пусть даже не всегда успевал увернуться. Порой он наслаждался небольшим успехом, уклонением или парированием и сразу же после этого анализировал свой успех. Он размышлял о том, что драка имеет собственную грамматику, а война – свой синтаксис. Его разум блуждал. Впрочем, полеты фантазии всегда приводили к тому, что он оказывался на земле.

– Не думай так много, – сказала Ирен, внезапным апперкотом положив конец очередному сенлиновскому приступу мечтательности. – Лучше вообще не думай.

Так уж вышло, что между ними в силу необходимости зародились товарищеские чувства.

Все это заставило Адама понервничать. Он пытался убедить друга, что Ирен – монстр, который изображает безобидного зверька.

– Не верь ни на минуту, что вы друзья, – сказал Адам однажды днем, промывая на лопатке Сенлина большую ссадину.

Капитан порта заработал ее, пытаясь нанести наставнице неуклюжий ответный удар. Вместо того чтобы врезать ей деревянным штырем, он потерял равновесие и болезненно проехался по гравийному двору. Хоть и раненный, Сенлин гордился попыткой, которую Ирен соблаговолила назвать «отчаянной».

– Мы можем перетянуть ее на свою сторону, – сказал он Адаму, веря в свои слова.

Воздушные течения, как узнал Сенлин из книг, были похожи на морские. Они представляли собой невидимые, но стойкие текучие ленты различной ширины и силы. Эти ленты оплетали небо, образуя сложные энергетические системы. Суда – по крайней мере те, что приходили в Порт Голла – не имели средств для самостоятельного передвижения и, подобно парусникам, полностью зависели от ветра в плане скорости и направления. Корабли могли перемещаться вертикально, нагревая газ в оболочке или выпуская балласт, что позволяло им прыгать с одного течения на другое. Капитаны, во всяком случае умелые, могли определенным образом управлять курсом.