– Если я такая умная и сообразительная, тогда почему папа мне не звонит?

Была, была секунда, когда мне хотелось во весь голос выкрикнуть все, что я думала о своем бывшем муже, который развил в дочери чудовищные комплексы, который подсадил меня на «таблетки радости», который… Но я сдержалась. Что толку сотрясать воздух? Мне это даст лишь временное облегчение, а Кло ничем не поможет. Может быть, даже сделает хуже.

Встав со стула, я шагнула к Кло и присела перед ней на корточки, стараясь, впрочем, не коснуться ее даже случайно.

– Выслушай меня внимательно и постарайся запомнить: поступки твоего отца не имеют никакого отношения к тебе самой. Если он не видит, какая ты на самом деле, если не замечает твоих положительных качеств, это только его проблема – не твоя. Нельзя прожить жизнь, глядя на все чужими глазами, потому что это твоя жизнь. Твоя и ничья больше. И первое, что ты должна сделать, – это добиться, чтобы человек, которого ты каждое утро видишь перед собой в зеркале, тебе нравился. Это главное, остальное приложится.

Я перевела дух, вспоминая, как я сама впервые услышала эти слова. Мне было тогда лет семь или восемь. Кэрол-Линн как раз собиралась в очередное «путешествие», и однажды ее чемоданы вновь появились перед входной дверью в прихожей. Едва увидев их, я устроила истерику: я хотела сказать что-то, что вынудило бы мать остаться, но не могла ничего придумать и только рыдала от бессилия. Томми заперся в своей комнате, Матильда и Бутси отступились и только угрюмо молчали. Именно тогда Кэрол-Линн опустилась передо мной на одно колено и сказала эти слова насчет того, что, мол, нельзя смотреть на жизнь чужими глазами и что человек, которого я вижу в зеркале, должен нравиться в первую очередь мне самой, а не кому-то еще.

Тогда я решила, что мать говорит о себе.

Поднявшись, я сказала Кло:

– Помоги-ка мне все это убрать, и давай ложиться. Уже поздно.

Кло без возражений соскользнула со стула и принялась собирать контейнеры. Я взяла два куска хлеба и положила в микроволновку, а потом помогла девочке убрать контейнеры в холодильник. Микроволновка коротко пискнула, я достала хлеб и, держа один кусок салфеткой, протянула Кло.

Та подозрительно уставилась на меня.

– Ты говорила, что проголодалась? Я тоже.

Кло неуверенно взяла хлеб, но есть не спешила, и я поскорее откусила кусок от своего ломтя, словно хотела показать ей, как это делается. Проглотив горячий хлеб, я сказала:

– Ты никогда не слышала, как поют по ночам кипарисы?.. Это очень красиво.

– Черта с два они поют!.. – Сказано это было вызывающим тоном, но в голосе Кло мне почудились и нотки любопытства.

– Пойдем послушаем. Сама убедишься, – сказала я, делая шаг к кухонной двери. Я нарочно не оборачивалась, но двигалась достаточно медленно, чтобы Кло успела принять решение. Правда, дверь я за собой придерживать не стала, однако еще прежде, чем она закрылась за мной, я почувствовала, как натяжение дверной пружины ослабло и Кло бесшумно вышла на крыльцо следом за мной.

– А здесь не водятся дикие свиньи?

Я остановилась и, не оборачиваясь, сказала:

– Нет. В моем саду им нечего есть, поэтому они сюда не заходят. А кроме того, что бы там ни говорил Трипп, дикие свиньи в наших краях – большая редкость.

С этими словами я не торопясь пошла к кургану. Кло двигалась следом, и я почувствовала волнение и радость.

По пути мы миновали притихший сад и поваленный кипарис, листья на котором уже пожухли и наполовину осыпались. С безоблачного неба, по которому, словно веснушки, были рассыпаны звезды, нам улыбался тонкий месяц, развернутый рогами вверх, как бывает только у нас на юге. Индейский курган темнел впереди, словно прилегший отдохнуть бизон. В молчании мы поднялись по склону, прислушиваясь к неумолчному звону ночных насекомых.

Доев хлеб, я наконец обернулась и увидела, что Кло комкает в руке пустую салфетку. Ободряюще кивнув, я села прямо на траву, которая оказалась довольно прохладной и вдобавок сырой от росы (я сразу почувствовала это сквозь тонкую пижаму), а потом легла, вытянувшись во весь рост, не обращая внимания на то, что отдельные жесткие травинки колют меня в спину и незащищенную шею. Кло, не говоря ни слова, сделала то же самое.

Несколько минут мы лежали рядом, глядя на звезды, потом я сказала:

– Закрой глаза. Так ты скорее услышишь песню деревьев.

Я не стала проверять, последовала ли она моему совету. Кло предпочитала сама решать, что делать, а что – нет. По крайней мере, это я успела узнать о ней, пока пыталась заменить ей мать. Буквально секунду спустя, словно повинуясь взмаху палочки невидимого дирижера, в моих ушах зазвучал стройный квартет: низкие басы виолончели служили превосходным фоном для мелодичного дуэта чембало и двух скрипок. Я закрыла глаза, и музыка захватила, заполнила меня изнутри, утоляя боль и унося прочь тревоги. Далекая симфония деревьев смогла прогнать прочь даже мои ночные кошмары, и я почувствовала, что начинаю понемногу проваливаться в сон.

– Круто! – сказала у меня над ухом Кло.

Вздрогнув, я открыла глаза, стараясь не показать своего недовольства. Я отлично понимала, что в ее устах «Круто!» означает высшую степень похвалы.

– Я тоже так думаю, – ответила я спокойно. – А что еще тебе нравится в нашей глуши?

Кло долго молчала, и я уже начала бояться, что ей ничего не нравится, но тут она сказала:

– Еще дом… Он клевый. Почти как в книжках Доктора Сьюза.

Я улыбнулась, чувствуя, как травинки щекочут мне щеку. «Как у нее, однако, работает воображение!» – подумала я про себя, а вслух сказала:

– Знаешь, мистер Монтгомери всегда говорил то же самое.

Кло тут же притворилась, будто ее сейчас вырвет.

– Только не говори, будто мы с ним думаем одинаково! Иначе меня просто стошнит.

Я негромко рассмеялась, прислушиваясь к волне звуков, которая пронеслась над болотами из одного конца в другой. Казалось, будто чья-то гигантская рука чуть касается верхушек кипарисов и деревья отвечают легким трепетом листвы.

– Разве это плохо – думать так же, как мистер Монтгомери? Ты только ему не говори, но он бывает довольно мил… особенно когда узнаешь его получше.

– Значит, ты считаешь – он клевый? В смысле – сексуальный?

Я едва не поперхнулась.

– Знаешь, я… я никогда не думала о нем в… в этом смысле.

– Мистер Монтгомери, конечно, очень старый и все такое, но он здорово похож на Райана Рейнольдса, а все мои подруги считают этого актера ужасно сексуальным!

Я знала, что выражение «все мои подруги» означало Хейли и, возможно, еще одну-двух девочек из класса Кло, поэтому подобное заключение вряд ли могло считаться общепризнанным и официальным, однако по большому счету она была не так уже не права.