Стахов оглянулся так быстро, как только мог. Осмотрел костяки врезавшихся лоб в лоб когдашних извечных конкурентов, а теперь смирно почивающих «Ланоса» и «Калину», облегченно выдохнул.

— Что ты увидел? — спросил он у Бороды.

— Я… не знаю, оно движется слишком быстро, — ответил тот и снова перевел свой свет на обочину. Затем снова на слившихся в вечном поцелуе легковушек.

Тьфу ты, может померещилось? — надеясь на это всем сердцем, подумал он. — А?

Прожектор на башне незамедлительно повернулся вслед за узкой, тонкой стрелкой света, которая словно лазерный указатель показывала ему направление для атаки. Но, как и прежде, в груде бесполезного железа, угрозы обнаружено не было. Все мертво, как в немецком бункере времен второй мировой.

Даже возбужденному, получившему добротный впрыск адреналина, воображению не удавалось разглядеть признаки жизни ни в трепыханиях оборванных, обгорелых внутренностях сидений, ни в обвисшей обшивке потолка, ни в брызнувших бисером осколках усеявшего асфальт триплекса. Жизненных форм не обнаружено. Все, что попадало под свет прожектора оказывалось палым и неживым — но отчего же тогда так яростно затрепыхалось в груди сердце, а во рту стало сухо и появился этот отвратный стальной привкус? Все верно, это называется предчувствием. Оно бывает разным, но по большей части своей плохим. И уж совсем худо, если оно было таким же мерзопакостным, как сейчас у всех троих.

Если бы взглянуть на ту часть дороги где замерла с открытым моторным отсеком «Бессонница» с высоты птичьего полета, можно было бы подумать, что там вращают своими отражателями три обезумевших береговых маяка: два с тонким лучом и один с широким. Только вращали они ими не по кругу, как положено, а кто куда — беспорядочными рывками то в одну, то в другую сторону, то задерживаясь в какой-то точке, то наоборот — безостановочно мельтеша, будто именно в этом заключался их смысл. Длилось это светопреставление ровным счетом одну минуту. Затем лучи остановились. Нет, не перекрестившись на какой-то одной точке, а по-прежнему устремившись в разные стороны света, как те тоннели из Укрытия — северный, юго-западный, восточный… Но… Что это? Почему так дрожит замерший на одном месте широкий луч? Почему так гулко, что стало слышимо аж в вышине, забилось сердце у пулеметчика? Что он увидел там, вдали, в пыльном вихре? Что разглядел на тле незримой грани, где свет окончательно и бесповоротно проглатывался тьмой, теряя всю свою жизненную силу?

— Там, — указала Юлия в направлении, куда выстреливал луч ее прожектора. — Оно там.

Позабыв о прикрытии Змеевой задницы, Борода сделал пару шагов к середине дороги, встал на разделительную полосу и всмотрелся в то место, куда указывала лучом Юлия. Мелькнувшее в вязкой тьме какое-то огромное двуногое существо напомнило ему то, что они видели минут двадцать назад возле автозаправки, только теперь оно передвигалось уже не на четырех, не как зверь, а на двоих…

Клокочущий рык прозвучал у него за спиной. Сыпкий, неспешный, голодный как у выпущенного из клетки по чьей-то нелепой неосторожности бенгальского тигра.

Что-то выкрикнул Стахов. Достаточно громко, чтобы не расслышать, но все же почти неслышимо. Ветер украл его слова. Или его поглотил отчаянный крик девушки?

Жгучая боль пронзила его спину и плечо. Борода коротко вскрикнул и упал ничком, оказавшись прижатым к земле чьей-то мощной, когтистой лапой.

Загромыхал над головой пулемет. Пули с характерным причмокиванием входили в живое тело, но, казалось, что они просто бесцельно отправляются во тьму. Ибо если они и наносили существу хоть какой-то урон, то он явно был недостаточным для того, чтобы ему рухнуть замертво или хотя бы броситься наутек, зализывая на ходу раны.

Тем не менее, хватка, с которой оно удерживало прижатого к земле Бороду, ослабла. Рустам тут же высвободился из нее, поднялся на ноги и как-то по-звериному ощерившись, оглянулся. Он не почувствовал никакой боли. Только неприятное жжение в плече, так, словно его укусила псевдопчела. Он все еще не понимал, что произошло. Он снова и снова отдавал своей руке приказ направить оружие на возвышающееся прямо перед ним продырявленное десятками пулеметных посланцев бордово-коричневое, поросшее короткой серебристой шерстью громадное тело существа, но все было тщетно. Нет, его автомат исправно стрелял. Палец все еще сдавливал курок, на лету рассеивая пули по ночному небу. Но при этом они уже были далеко от самого Бороды — его рука, по самое плечо, более не принадлежала ему.

Стахов отпрыгнул назад, самокрутка выпала изо рта.

— Оборотни… — тихо повторил он то же самое слово, которое выкрикнул командиру «Бессонницы», прежде, чем одна из этих огромных, в раза три крупнее человека, тварей оказалась у него за спиной.

Рожок в его «калаше» был увеличен укрытскими мастерами в емкости до сорока пяти патронов, но сейчас ему казалось, что все было наоборот — его не увеличивали, а напротив, урезали не менее чем на четверть. Ибо слишком короткой оказалась его роль в первом акте этой смертельной пьесы. Слишком быстро он истощился. Слишком мало нанес он урона существу, которое одним смыканием челюстей отхватило Бороде руку.

Между тем широкий луч прожектора метнулся в другую сторону. Теперь за спину самому Илье Никитичу, и у того вновь все похолодело внутри. Рожок был сменен с такой скоростью, которой позавидовали бы и самые опытные военные инструктора. Загрохотал пулемет, посыпались на асфальт пустые гильзы, из темноты раздался чей-то яростный рев. Полностью доверившись интуиции, Стахов в последнее мгновенье, прежде чем длинная когтистая лапа просвистела у него над головой, бросился на землю, перевернулся навзничь и ударил огнем по двуногому существу.

— В машину! — закричал Змей, закрывая моторный отсек и хватая ящик с инструментами. — Никитич, в машину!

Илья Никитич перекувыркнулся, вскочил на ноги, выстрелил еще раз, целясь в клыкастую, смахивающую на помесь волчьей морды и озлобленного человеческого лица, физиономию, и посветил на то место, где только что стоял лишенный руки Борода. Там было пусто. Лишь неровная лужа крови, и плавающий в ней клок СЗК. Не было нигде и трупа первого оборотня, в которого только Юля всадила, по меньшей мере, пол-ленты. Даже крови его не было видно.

Она что-то кричала, но ее голос потопал в пулеметном грохотании. Она стреляла в совсем противоположную сторону — на обочину, туда, где обрели свой вечный покой обломки врезавшегося в дерево мотоцикла.

— В машину!!! — заорал Змей так, что Юля вздрогнула. — Закрой этот хренов, твою мать, люк! Никитич, сюда!

Илья Никитич бросился к десантному отсеку, расположенному над моторной частью, рассчитанному на пять бойцов, и уже почти достиг его, почти ухватился за открытый люк, чтобы на ходу в него запрыгнуть, как громадная, мощная лапища ухватила его за ногу, одним мощным рывком свалила на землю и поволокла обратно.

— Аааааааа, сука!!! Никитич!!! — Змей палил куда-то поверх него, пули достигали цели, но проку от этого было мало.

Стахов попытался извиться, перекрутиться на спину и отстрелить эту лапищу, но тот, кто его удерживал, позаботился о том, чтобы он сделать этого не мог. Все, что Стахову оставалось, это отчаянно цепляться за асфальт, обламывая ногти и стирая до крови пучки пальцев. Но слишком быстро асфальт закончился. Под руками заскользила влажная сырая земля, кое-где пробитая тонкими сухими стебельками сорняка. Изливающий желтый свет прожектор становился все дальше, а тьма вокруг барахтающегося Стахова наоборот — все сгущалась и сгущалась…