— Ага, утопшие детки вернулись, — облизнул Лек пересохшие губы, сам ужаснувшись своих слов.

Свет снова замигал и погас, теперь уже на дольше. Приблизительно секунд пять-семь они пребывали в темноте — липкой, скользкой, отвратительной темноте, готовой вонзить свои когти в их тела с любой стороны. Некоторое время они, как обезумевшие игрушечные солдатики, кружились на месте, вытянув вперед себя оружие и усердно ощупывая слепую тьму вокруг себя тонкими ослепшими лучами фонарей.

Но свет прекратил мерцать, стал неестественно ярким, и, что самое удивительное, вдруг загорелись остальные лампы, не только в коридоре, но и в зале, придавая обстановке напускной радостности и неестественного торжества.

— Ты бы поаккуратнее с предположениями-то… — покосился на Лека Крысолов. — Совсем не думаешь, что мелешь, дурья башка.

Из того места, где коридор сворачивал налево и сменялся уходящими вниз ступенями, ведущими к номерам, послышался звук, напомнивший металлическое скобление. Такое может издавать лом, когда его рывками влачить по дороге. Или если скрести куском арматуры по стене…

Секач нервно, наспех примотал к своему новому оружию фонарь, и направил его свет в конец коридора.

Одни догадки в уме сталкеров сменялись другими, но меньше, чем через полминуты время для ответа истекло, и предмет, который был причиной скребущих звуков, предстал пред ними в своем истинном виде. Это была кирка с лунообразным, заостренным с обеих сторон молотом и длинной деревянной ручкой. Такими орудовали еще когда пробивали сквозь горы железнодорожные магистрали, такими пользовались золотоискатели, такие выдавали заключенным…

Но шок у сталкеров вызвала, скорее, не сама кирка, а то, в чьей руке она была. При достаточном освещении они предельно четко увидели того, кто ею обладал.

Это была однозначно женщина. Когда-то.

В одежде, в которой она, видимо, в прошлой жизни собиралась в ночной клуб, а именно короткой джинсовой юбке и красных туфлях на высоких каблуках, один из которых стерся до основания, а второй вот-вот должен был отвалиться вообще, она возникла из темноты, как привидение из страшной сказки. Ее тело, бледное, мертвенное, в темно-коричневых, болотно-серых и багряных пятнах, в особенности на пышной груди, торчащей из разлезающегося по швам топа, казалось было готово переломиться пополам. Каждый ее шаг сопровождался болезненным всхлипыванием, неестественными выгибами тела, взмахами свободной руки, будто она все еще продолжала двигаться в каком-то чудовищном танце.

Секундой позже Лек заметил, как неестественно внутрь сгибается при ходьбе у нее колено левой ноги, а сама ступня тянется по земле, будто она угодила в медвежий капкан.

Но хуже всего выглядела ее голова, как у истерзанной беспощадным ребенком куклы, бессильно свешенная на правую сторону и судорожно дрожащая при каждом шаге, при каждом движении ее тела. Она была по шею туго обмотана какой-то слизкой, лоснящейся лентой грязно-телесного цвета, на месте глаз у нее зияли две круглые прорези величиной с пятак, а узкая прямая, слегка вздернутая вверх ближе к краям прорезь, словно в хеллоуинской тыкве, заменяла ей рот.

— Что это с ней? — прохрипел Секач.

— Что у нее в руке? — отрешенно всматриваясь в кирку, которую она тащила за собой, дал на попятную Лек.

И она, будто наконец заметив их полные растерянности лица или услышав голоса, остановилась, замерла, и только шейные мышцы по-прежнему судорожно сжимались, вынуждая голову продолжать дергаться, живя собственной жизнью.

— Э-э-э, дамочка! — Секач еще раз убедился, что двустволка по-прежнему заряжена, и направил ее на остановившуюся женщину. — Мы так понимаем, ты себя не очень важно чувствуешь? Ты вообще слышишь меня?

Ее разрез для рта вдруг растянулся, с треском начала рваться слизкая ткань, а сам разрез начал увеличиваться, принимая форму неправильного овала и оттуда, из беспросветной темноты, наружу вырвался короткий, полный дикой боли вскрик, от которого у сталкеров внутри будто что-то лопнуло.

Рукоятка кирки просвистела в нескольких сантиметрах от плеча Секача, перевернулась в воздухе, и острым концом разрезала Леку ухо. Его спас инстинкт, в последнюю долю секунды приказавший отклониться в сторону.

Кирка полетела дальше, с грохотом ударилась о кухонные принадлежности, со звоном свалилась на белый кафельный пол, раздробив пару плиток. Все трое, с выражениями лиц как у группы туристов из глубинки, которым говорят: «Смотрите, это та самая кухня, на которой Пирятинский маньяк линчевал тела своих жертв», оглянулись назад и осмотрели созданный в царствии кухонного порядка хаос.

Затем быстро оглянулись назад, и оглушающий выстрел, отдавшийся гулким эхом по всему городу, наискось снес ей правую часть головы. Будто простроченный йогурт брызнули в разные стороны крупными сгустками ее мозги, с ляпающим звуком падали на пол, прилипали к стенам.

Тело пошатнулось, упало навзничь и с огрызка, оставшегося от ее головы, мгновенно натекла целая лужа густой жидкости. В тот же миг свет над головой погас, и некоторое время глаза сталкеров, словно перепуганные мыши, снова привыкали к свету фонарей.

— Они нас чувствуют, — сказал Крысолов, и от его голоса, от этих его слов на душе у остальных стало до очерти как страшно и холодно.

— Что ты имеешь ввиду? — решился на вопрос Секач.

— Я имею ввиду, что валим отсюда… — и не медля больше ни секунды, побежал к выходу.

За их спинами с грохотом, так, будто по ним ударили тараном, в щепки разлетелись двери. Ни у одного из троих сталкеров не было никаких сомнений, что это были те самые двери, на которых висела табличка с надписью «Заведующий»…

— Бегом! — подскочив к барной стойке, схватив с нее светильник и бросив в карман только начатую бутылку «тридцатизвездочного» коньяка, выкрикнул Крысолов.

Краем глаза, в случайно забредшем в дальний конец коридора луче света, он увидел как из кухни ковыляя, выбирается еще одна женщина с перебинтованной (о, теперь он ни насколько не сомневался, что это были бинты) головой, а из противоположной части коридора вываливается мужчина в деловом костюме и напрочь отсутствующей верхней частью головы.

Лек замешкался в окне, то ли за что-то зацепившись, то ли чтобы не порезаться об острые края разбитого стекла, но Крысолов, ненавидя покидать здание последним и буквально трепеща всем телом, когда все уже выбрались, а он еще нет, вытолкнул Лека как инструктор боящегося впервые прыгать парашютиста, и сам кувыркнулся через окно.

— К машине! — выкрикнул он, хотя эта команда была лишней.

Лек зацепился за бордюр, спикировал так низко над землей, что чуть не пробороздил по асфальту бородой, но на ногах удержался.

В густой темноте кто-то вскрикнул (или же взрычал?), Кирилл Валериевич оглянулся и свет фонаря выхватил из темноты несколько шатко переваливающихся с ноги на ногу, преодолевая длительную мышечную атрофированность, мужчин в обрывках военной формы.