В зале прилета царило столпотворение. Толпы родственников нетерпеливо ждали прибывших: одни с приветственными плакатами, другие с цветами, мишурой и свистками. Присутствовал даже оркестр марьячи[22]в полном составе — такого музыкального приема удостоилась стройная молодая смуглянка, вернувшаяся с дипломом Мадридского университета. Плененные веселой суматохой, лихими переливами скрипки, кларнета и гитаррона[23], Андреу с Авророй заразились всеобщим ажиотажем. И Аврора почувствовала, что ее корни действительно здесь, на этой гостеприимной цветущей земле.

Остановились они в президентских апартаментах отеля «Каса Медина» в новом коммерческом районе колумбийской столицы. Старинное здание отеля охранялось как исторический памятник. Здесь пахло древесным дымком и свежими розами.

В номере их ожидал пылающий камин, бутылка шампанского, разобранная постель, усыпанная алыми лепестками (специальный заказ Андреу при бронировании), спущенные шторы, зажженные свечи и... TristesseШопена. Музыка чуть слышно лилась из динамиков музыкального центра.

Они предавались новому сладостному ощущению: как же приятно нарушить все правила, не заботясь ни о чьем мнении! Весь вечер они радовались как дети, пили шампанское прямо из бутылки, занимались любовью, растворяясь в нежности, свободные от угрызений совести и страхов.

Их ждала Богота... ну и пусть! Главное сейчас — что они вместе.

Наутро, встретив рассвет без сна, они подкрепились настоящим колумбийским завтраком: горячим шоколадом, яичницей с луком, кукурузными лепешками и пончиками. Аврора ностальгически вспоминала мамину стряпню, Андреу с интересом открывал для себя кухню незнакомой страны. После завтрака они поймали такси и отправились в Чапинеро. По дороге Аврору охватило волнение — она приближалась к дому, который столько лет мечтала увидеть.

Мать в своих рассказах описывала этот квартал как царство богатых усадеб, защищенных от городского шума залитыми солнцем садами. Столетия назад здесь работал обувных дел мастер из Кадиса, производивший и продававший chapines— своеобразные туфли на деревянной подошве. Мастер прославился; так квартал получил свое имя. Теперь Чапинеро представлял собой беспорядочное переплетение улиц, бурлящих урбанистическим хаосом: лотки нелегальных торговцев, магазины, здания, нагроможденные без всякой архитектурной мысли.

Но где же поместья? А дедушкин дом? Неожиданно из-за очередного поворота вынырнула старая ветряная мельница, изъеденная ржавчиной и одиночеством, опутанная сухими травами и ползучими растениями. Искореженные лопасти свисали с железного колеса, как отрубленная голова казненного, упорно не желающая падать на землю. Печальное сооружение торчало из большого сада, заросшего дикими розами и населенного райскими птицами. Машина остановилась у величественных, но ржавых ворот.

— Это здесь, — сказал таксист.

— Вы уверены? — недоверчиво спросила Аврора.

— Разумеется, сеньора.

Вывеска на входе гласила: «Музей несбыточных грез». Под ней на почерневшей от времени медной дощечке еще читались слова «Мельница грез» — название, данное своему дому-поместью Бенхамином Урданетой восемьдесят лет тому назад после путешествия по французским провинциям. Обветшалая усадьба, казалось, молила о милости сурового бога забвения.

С замирающим сердцем они прошли во двор и по мощенной камнем дорожке двинулись к дому. Творение неизвестного архитектора поражало чистотой линий, дорическими колоннами, мозаиками в стиле Ренессанса на полу внешней галереи — правда, сильно выщербленными за долгие годы запустения. Перед входной дверью самодельная будочка, как могла, прикидывалась кассой. Внутри сидела плохо одетая женщина, продающая входные билеты.

Аврора и Андреу купили два билета и, ни слова не сказав кассирше, вошли. С тихим изумлением они оглядывали этот абсурдный музей неизвестно чего.

Внутрь вел портик, усыпанный высохшими листьями. В глубине его, будто у алтаря, Соледад и Жоан приветствовали вошедших — там стояла увеличенная и превосходно отреставрированная копия фотографии, найденной Авророй в тайнике матери на бульваре Колом. Под изображением была надпись: «Несбывшаяся любовь. Жоан Дольгут и Соледад Урданета. Канны, июль 1939 г. Этот музей посвящен памяти всех, кто верил в любовь и мечту».

Андреу и Аврора, растерянные, обнялись перед снимком. Кто за всем этим стоит? Как фотография их родителей оказалась выставлена в музее, да притом таком странном?

Они пошли дальше. За ними по пятам следовала женщина, покинувшая свою будочку. Это были первые посетители за неделю... и вообще за последний месяц.

Кассирша провела их в огромную гостиную, лишенную признаков жизни, но полную призраков прошлого. На мраморном пьедестале стояла бронзовая статуя девочки, на спине которой красовались два стилизованных крыла. «Невозможный полет. Маргарита Луна. Богота, август 1904 г. Девочка мечтала научиться летать, но в своем первом и единственном полете поднялась всего на метр».

Рядом, в углу, висела фотография мальчика с кайманом, оскалившим зубы. «Невозможный укус. Альфонсито по прозвищу Кайманчик верил, что он крокодил, и, когда у него не выпали молочные зубы, умер от голода. Барранкилья, февраль 1925 г.».

Из гостиной, населенной удивительными персонажами, они прошли в помещения, примыкающие к внутреннему дворику. По полу коридоров затейливым ковром стлались ярко-красные и оранжевые геликонии, соперничающие красотой с сотнями птиц, порхавших по всему дому с непринужденностью полновластных хозяев.

В каждой комнате обнаруживались все новые «невозможные» предметы, брошенные на произвол. Велосипеды без колес, сосуды без дна, книги без листов, автомобиль с квадратными колесами, свечи без фитилей, кровати, подвешенные к потолку, кресла без сидений, столы без столешниц, лестницы, ведущие в стену, прозрачные зеркала...

Добравшись почти до конца бессмысленной экспозиции, Аврора спросила билетершу, кому принадлежит этот, мягко говоря, весьма необычный музей.

— Муниципалитету. Семьи, жившей в этом доме, больше нет. Все умерли, кроме одной старухи, которая и устроила здесь музей.

— Что за старуха? — встрепенулась Аврора. На мгновение у нее мелькнула мысль, что речь может идти о ее матери.

— Ну, старушка и старушка... старая дева, между прочим. Кажется, рано осиротела и приходилась племянницей прежнему хозяину.

— Она еще жива?

— Как вам сказать... если сидеть целыми днями взаперти в каморке, куда не проникает ни свет, ни тень, означает жить, то да. Жива еще, но ни с кем не разговаривает.

— Ее зовут Пубенса? Женщину, о которой мы говорим, зовут Пубенса?