– Господи, Клэр, да я в самом деле не помню, – отвечает он, неумело разыгрывая безразличие. – Это было так давно.

– Я тебе не верю.

– Клэр…

– Я тебе не верю. Я хочу, чтобы ты мне сказал.

– Клэр, не надо повышать голос. Тебя могут услышать.

– Мне все равно! – Она вырывается из его объятий, прочь из постели. От резких движений перед глазами все начинает плыть. Она стоит, повернувшись к нему лицом, босая, обхватив себя руками, словно защищаясь.

Бойд медленно садится, простыня падает, обнажая его до талии, – кожа вокруг сосков обвисла, над округлившимся брюшком видны несколько ребер, вокруг пупка светлые мягкие волосы. Она не должна быть в постели с этим человеком; его нагота кажется совершенно неуместной.

– Скажи мне.

– Это… – Он закрывает глаза и проводит по ним рукой. – Я должен был замолвить слово за Кардетту. Представить его в выгодном свете.

– Почему? Зачем?

– Он… они… должны были перезаключать контракт на сбор и ликвидацию городского мусора. Леандро хотел его получить, но о нем… ходили разные слухи. А новый мэр – который казался слишком молодым для этой должности – делал громкие заявления о намерении бороться с коррупцией в городской администрации. Так что он вряд ли стал бы подписывать контракт с бывшим гангстером, во всяком случае с человеком, за которым закрепилась подобная слава.

– И ты… ты подошел к мэру и сказал ему, кого следует нанять?

– Нет, конечно нет. Эту… эту тему поднял один из тех, кто беседовал с ним, и назвал имя Кардетты. Я должен был дать… ему характеристику. Неофициально, при случае, и тут он как раз представился.

– И что же ты о нем сказал?

– Я сказал… сказал, что работал с ним на одном объекте. Что он много лет занимается также и строительством. Сказал, что он строил дом по моему проекту и я считаю его абсолютно честным в деловых отношениях и способным обеспечить высокое качество работы. Что, по моему мнению, слухи о его… другом бизнесе – это злобная клевета, пущенная конкурентами и ксенофобами. – Слова Бойда звучат так, будто он читает по бумажке, и Клэр понимает, что он повторяет их механически. Спустя семь лет он по-прежнему помнит все это слово в слово. Она думает об их пребывании в Нью-Йорке и внезапном крушении ее надежд, которые она связывала с браком.

– Так, значит, это Кардетта приходил тогда? Или его люди, – говорит она, и Бойд кивает. – А я-то думала, что это были знакомые Эммы. Ваши старые друзья, и встреча с ними воскресила прежнее горе. Повергла тебя в страшное отчаяние.

Он качает головой и затем опускает ее.

– Но почему ты сделал это для него, Бойд? Как вы вообще познакомились?

– Он… я… Это была простая сделка, понимаешь. Я оказал ему эту услугу, а он страховал меня… чтобы мой проект…

– Он сделал так, что для здания банка выбрали твой проект? – Снова последовал виноватый кивок, униженный вид. – Но как он вообще нашел тебя? Откуда он о тебе узнал?

– Я не знаю. Я… – Его брови хмурятся от тяжелых мыслей, он по-прежнему не решается взглянуть на нее. – После смерти Эммы я… для меня наступило очень тяжелое время. Он… мы… – Он умолкает, и его грудь судорожно вздымается.

Клэр пристально смотрит на него. В такой момент раньше она непременно отступила бы и начала его успокаивать. Она боялась бы подтолкнуть его к депрессии, которая могла длиться дни, недели. Но то была прежняя Клэр из ее прошлой, безопасной, тихой жизни. Теперь ее удивляет, какой она была запуганной, когда и бояться-то на самом деле было нечего. Не то что сейчас.

– Ты ведь не скажешь мне?

Ее ровный тон и такое необычное поведение заставляют его поднять взгляд. По его глазам она видит, что он быстро прикидывает, как ему поступить, и ей становится ясно, с какой легкостью он раньше играл на ее страхах. Она глубоко вздыхает, но тут он теряет присутствие духа. Страдание искажает его лицо, и это уже не игра.

– Я теряю тебя, ведь так, Клэр? – шепчет он.

– Не знаю, – говорит она. Она словно находится где-то далеко, одна; она чувствует, что отсюда нет дороги назад и ничего уже нельзя изменить.

– Этого я боялся больше всего… Именно этого. Больше всего. – Он утирает слезы с глаз большим пальцем. – Я так люблю тебя, Клэр. Дорогая моя. Ты мой ангел, правда. Ты… совершенство. Я не мог бы без тебя жить… ты должна поверить…

– Прекрати сейчас же! – Она не может сдержать вырвавшийся крик. – Я не выношу, когда ты говоришь подобные вещи! Не выношу!

– Но почему? – спрашивает он, пораженный. Ни разу за все десять лет совместной жизни она не поднимала на него голос.

– Потому что это неправда! Разве я могу соответствовать этому – кто вообще может этому соответствовать? Это же тирания! Твои слова заставляют меня себя ненавидеть – ты заставляешь меня себя ненавидеть!

Наступившее после этого взрыва молчание – оглушительное, словно ночная тишина, – упорно заделывает брешь, которую пробила в ней Клэр. Молчание длится так долго, что они уже не в силах нарушить его. Они могут только ждать в этой всепоглощающей тишине, пока кто-то из них шевельнется первым. Клэр вытирает навернувшиеся слезы тыльной стороной ладони. Она чувствует себя больной и разбитой, голова гудит. Без слов она идет к постели и ложится поверх простыни. Бойд продолжает ссутулившись сидеть, где сидел, и она слишком устала, чтобы пытаться угадать его мысли или подумать о том, что они будут делать дальше. Она закрывает глаза и представляет себя в залитой светом церкви маленькой и древней; представляет нежные прикосновения и поцелуи Этторе, мимолетный отблеск счастья на его лице. Но как бы она ни напрягала воображение, эти картины остаются далекими, померкшими. Она засыпает, снова и снова твердя себе, что это действительно было.

Пип сбегает по ступенькам лестницы, заслышав шум мотора; сердце Клэр начинает радостно биться в предвкушении встречи, но, глядя на нее, он спотыкается, а при виде отца и вовсе останавливается. Бойд уехал еще до того, как Пип застал ее перед запертой дверью комнаты, уличив во лжи; она понятия не имеет, что он скажет обманутому отцу, как вообще поведет себя. Она наблюдает за тем, как он замирает у подножия лестницы, щуря на солнце прикрытые челкой глаза. Ее не подреза́ли уже много недель. Он выглядит взволнованным, даже взвинченным; на скулах розовеет румянец, словно у него небольшая лихорадка. Клэр не решается приложить руку к его лбу, чтобы проверить, так ли это. Она едва смеет приблизиться к нему, хотя единственное ее желание – это обвить его руками и не разжимать объятий, пока он не почувствует, как сильно она его любит и какие страдания причиняет ей его рана, его гнев. Она смотрит на него, чтобы понять, расскажет ли он сразу о ее измене, предав ее позор огласке, или же эта пытка растянется.

Пег у Пипа под мышкой, изгибается и тычется ему в руку, пытаясь сосать его пальцы. Бойд расправляет плечи, встает во весь свой рост и подходит к сыну с нарочитой непринужденностью.