Она застывает, не в силах отвести от него глаз или где-нибудь скрыться, хотя и очень этого хочет. Она словно видит мускулы под его одеждой и представляет себе ту легкость, с которой он пересилил ее; она видит его рот и вспоминает уродливые губы, прижатые к ее губам, вкус его слюны; видит его широкие ладони и думает о том, что одна из них достаточно широка, чтобы зажать ей нос и рот, заставив задыхаться. Она чувствует себя раздетой, униженной, кровь гудит у нее в ушах. Уходя, Федерико оборачивается, бросая на нее угрюмый, холодный, неприязненный взгляд, подобный нежеланному прикосновению или объятию. От этого взгляда Клэр леденеет.

Когда он уходит, она хватается за плечо Леандро, без всякой мысли, лишь ища поддержки. Он улыбается ей, но, заметив ее состояние, немедленно отводит в сторону.

– Что с вами, Кьярина? – Он называет ее ласкательным итальянским именем, обращаясь к ней с такой заботливостью и теплотой, что это ее обезоруживает.

– Федерико, – шепчет Клэр.

– Что с ним такое? – спрашивает он, но Клэр не может ответить. Она отводит взгляд, опускает глаза, не в силах унять дрожь, сотрясающую ее тело. Наступает долгое молчание. – Это он сделал? Да? – спрашивает Леандро уже совсем другим тоном; легонько дотрагиваясь пальцем до ее подбородка. Клэр кивает. – Но почему? Я думал, что у вас роман с моим племянником?

– Вы знаете? – Клэр потрясена.

– Ну конечно, моя дорогая, мало что происходит тут без моего ведома. Скажите мне, почему Фед вас ударил?

– Он… я была одна в городе. Должно быть, он шел за мной, и… – Она не может закончить, не может произнести эти слова.

Лицо Леандро принимает то мрачное выражение, которое она уже несколько раз видела: его черты искажает гнев, черные глаза холодеют.

– Простите меня. Это моя вина, – говорит он ровным голосом, сдерживая ярость. – В прошлом году он напал на одну из девушек, работавших в кухне. Наплел мне с три короба о том, как они миловались и что она на все была согласна, а потом его оговорила. Тогда я посчитал возможным поверить ему.

– Нет. Я сама виновата, – говорит Клэр. – Он видел меня… он знал о нас с Этторе. – Она поднимает на него глаза. – Не говорите моему мужу! Пожалуйста, не говорите никому. Даже Марчи, – умоляет она шепотом.

– Нет, нет. Мы никому не скажем. Отныне здесь и ноги Федерико Мандзо не будет, обещаю. Мне не нужны слуги, которые ничем не лучше животных. В моем хозяйстве обязанность мужчин – защищать женщин, а не подвергать их опасности! Я разберусь с этим. Вам уже лучше? Вот – выпейте еще. – Он протягивает ей свой бокал, следит за тем, чтобы она его осушила, и потом, поддерживая под локоть, подводит к Марчи, где она может укрыться в тени сияния его супруги.

– А вот и вы, Клэр, – говорит Марчи, кажется не замечая ничего странного в том, как ее муж препоручает ей гостью. – Вы когда-нибудь были на скачках в Англии? Я никогда не видела скачек. Это весело? Мистер Кентассо только что рассказывал мне о своей скаковой лошади – не просто какой-то там, а чистокровной. Синьоры здесь очень любят скачки. О, обещайте, что пригласите меня полюбоваться вашей лошадью, – щебечет она. – А я обещаю, что поставлю на нее.

Клэр смотрит вслед Леандро, который, извинившись, удаляется с террасы.

Спустя некоторое время Леандро вновь подходит к ней и отводит в дальний конец террасы, откуда хорошо видны айа и главные ворота. Он указывает туда, где в потоке света, изливающегося из окон массерии, видна фигура человека, шагающего вперед так быстро, словно ему придали ускорение. Клэр сразу же узнает Федерико.

– Уволен. И ему отказано от дома. С его отцом мы еще побеседуем по этому поводу, возможно, он тоже нас оставит. Некоторые вещи должны быть сделаны, невзирая на последствия. – Он легонько хлопает ее по плечу. – Больше вы его здесь не увидите. Я прошу прощения за то, что вам пришлось пережить.

– Спасибо, – шепчет Клэр.

Леандро устало качает головой:

– Не за что благодарить меня. Ведь это по моему настоянию вы оказались здесь.

– Но вы так добры. Когда вы рассказали мне о вашей… прежней жизни, я подумала, что вряд ли вы могли оставить все это позади. Я думала, что вы остались таким же жестоким и… скверным. Но вы хороший человек, мистер Кардетта.

– Хороший? – Он мотает головой почти сердито. – Нет, я не заслуживаю, чтобы обо мне так думали.

– Но вы были добры ко мне. Вы знали о моем… дурном поведении и не сообщили мужу. И сейчас уволили верного слугу, без всяких вопросов и упреков в мой адрес. Я всегда буду думать о вас хорошо.

– Дурном поведении? – Он улыбается. – Когда я в первый раз увидел Марчи на сцене, во всех ее блестках и перьях, она вскрыла мне грудь и похитила мое сердце. К тому времени я уже был женат – я дал обещания, которые должен был выполнять. Но есть вещи, которые мы не можем предвидеть, и, если дело касается сердца, порой мы не в силах с собой совладать. – Он легонько стучит двумя пальцами по ребру у нее на груди. – Как любовь может быть грехом? Ненависть – это грех, но любовь – никогда.

На глаза Клэр наворачиваются горячие слезы. Она опускает взгляд, пытаясь сдержать их.

– Я не знаю, что мне делать, – говорит она.

– Эх, – произносит Леандро. – Боюсь, тут я не в силах вам помочь.

– Пожалуйста, пока не отсылайте нас назад. Не отсылайте меня с моим мужем.

– Рано или поздно это произойдет.

– Но не сейчас. Мне нужно… еще немного времени. Мне нужно еще несколько дней.

– Очень хорошо. Но послушайте, Кьярина, вы же не связаны по рукам и ногам. Если не любите мужа, так уходите от него. Оставаться с ним может быть еще опасней, чем разойтись.

– Опасней? Вы уже намекали на это раньше – объясните мне, что вы имеете в виду?

– Сейчас неподходящее время для этого – смотрите, уже накрывают к ужину. Постарайтесь побороть свои страхи, Кьяра.

Анна и другие служанки приносят блюда с мясом, овощами, сырами, а также хлеб и вино, на столе сияет масло и серебряные приборы. Слышна маловразумительная смесь английского и итальянского, красное вино зажигает глаза и окрашивает зубы, и Клэр кажется, что она уносится за миллион миль от всего этого. Она слышит свой голос, отвечающий на вопросы, но через минуту уже не помнит, о чем говорила. Она чувствует на себе удивленные взгляды пребывающих в замешательстве гостей, словно они не могут решить, чего именно недопонимают: ее английского, ее итальянского или просто смысла ее слов.

Прежде она не задавалась вопросом о правомерности готовящегося налета. Ей было сказано, что это война, а то обстоятельство, что Этторе решил объявить войну собственному дяде, как-то не доходило до ее сознания. Но сейчас ей приходится задуматься над тем, что она отплатит Леандро за доброту черной неблагодарностью, помогая налетчикам и не предупредив его. Но выбор прост: или она предаст Этторе, или она предаст Леандро – так что на самом деле никакого выбора у нее нет. Она думает о бойне в Джирарди; думает о безоружных крестьянах, в которых стреляли из-за толстых стен. Когда она представляет себе Этторе, подвергающегося такой опасности, у нее слабеют колени и подводит от страха живот. «Он будет в Джое, где ему ничто не угрожает, – говорил Этторе, имея в виду своего дядю, – и все пройдет без осложнений». Но Леандро в массерии – и будет здесь в воскресенье. Осложнений не избежать. Осознав это, она чуть не срывается с места, ей хочется бежать в Джою, предупредить Этторе, чтобы он отказался от своего плана.