вопроса ждал Яков Иванович, только не этого. Турецкий флот стягивается под Очаков, военные корабли султана мешают русской императрице и ее австрийскому гостю посетить крепость Кинбурн. В серале раздражены флотом в Севастополе, спуском на воду линейных кораблей в Херсоне, распространяется слух о «греческом проекте» Потемкина, а реис-эфенди озабочен событиями на Кавказе. Будто здесь, под боком, ничего не происходит.

— Царь Ираклий сам ищет нашего покровительства, — спокойно, не выдавая своего удивления, ответил Булгаков. — Это по его просьбе четыре года назад между нами был заключен дружественный трактат в Георгиевске.

— Но ведь русские войска...

— Мешают кое-кому разорять Кахетию? — не удержался Яков Иванович.

Реис-эфенди насупился, стиснул губы.

— Хорошо, — сказал он, помолчав. — Почему в таком случае вы даете прибежище нашим обидчикам?

— Прибежище? Кому? — откинул голову Булгаков.

— Молдавскому господарю Маврокордато, который бежал в Россию, — снова забегал глазами реис-эфенди, будто хотел найти беглеца. — Порта требует, — повысил он голос, — немедленно вернуть господаря и выражает недоверие вашему консулу в Яссах, господину Сетунскому, способствовавшему побегу.

Булгаков засмеялся.

— Вы переоцениваете скромные возможности консула. Константин Маврокордато не нуждался в чьей-либо помощи, чтобы перебраться в Россию. Насколько мне известно, — Яков Иванович нарочно растягивал: слова, — ваш «обидчик» тоже ищет защиты от ограбления молдавских земель.

— Все ищут, — поморщился реис-эфенди, — а великая Османская империя не может пользоваться землями, принадлежащими ей.

— Какими землями? — поинтересовался Булгаков.

— Кинбурнским полуостровом хотя бы! — выпалил реис-эфенди. Он провел ладонью по бороде сверху вниз. — Я уполномочен великим визирем поставить вас в известность, господин посол, что Порта требует в свое вечное пользование тридцать девять соляных озер на полуострове.

— Вы же и так добываете кинбурнской соли в три раза больше, чем оговорено в Кючук-Кайнарджийском трактате, — возразил Булгаков.

Теперь рассмеялся реис-эфенди. Громко, вызывающе.

— Кайнарджийский трактат ничего не стоит, ненужная бумажка.

— Вы, наверное, обмолвились, — сказал Булгаков, не теряя самообладания, — речь идет о трактате, утвержденном императрицей и султаном. — Ему не хотелось напоминать собеседнику условия мирного договора и упрекать за их нарушение со стороны Турции.

— Россия воспользовалась нашими неудачами («Кто же в этом виноват?» — было на языке у Якова Ивановича, но он смолчал), и теперь она обязана, — не снижая тона, ответил реис-эфенди, — допустить консулов великого падишаха в Крым. Мы требуем права осматривать русские торговые суда, плавающие в морях Порты, запрещаем вашим шкиперам нанимать турецких матросов, вывозить сливочное масло, гречку и пшено. Мыто же на турецкие товары, которые ввозятся в Россию, не должно превышать трех процентов их стоимости...

— Должен напомнить, — резко поднялся Булгаков, — что вы говорите с представителем независимого государства. Требовать можно от своих вассалов. — Он только теперь окончательно понял, что и отношения с царем Ираклием, и побег у Маврокордато, и кинбурнская соль, и мыто на турецкие товары были всего лишь зацепками, прикрытием военных приготовлений Порты.

Реис-Эфенди заметно смутился, отвел глаза в сторону.

— В серале, — сказал он сдержаннее, — будут ждать ответа петербургского двора пятнадцатого... не позднее двадцатого августа.

— Петербург — не Афины, — бросил Булгаков. — Посольская почта не успеет обернуться к тому времени.

— Я передаю повеление великого визиря, — развел руками реис-эфенди, — только он может изменить свое желание.

Аудиенция была закончена.

Хотя Булгаков и понимал всю бессмысленность требований дивана, все-таки отправил пакетбот[107] с секретной корреспонденцией в Севастополь. Оттуда курьеры должны были изо всех сил скакать в Петербург. Яков Иванович не мог допускать промедления, когда над сералем появилась тень кохан-туя — черного конского хвоста на палке, зловещего знака войны. Ожидая ответа, надеялся все же, что страсти улягутся, у султана хватит здравого смысла отказаться от своих домогательств. Но курьеры, наверное, еще и до Киева не добрались, как за ним прибыл гонец великого визиря. Русского посла вызывали в диван.

— Мы не имеем намерения так долго ждать вашего ответа, — заявил Юсуф-Коджа.

— Но ведь прошло всего лишь двадцать дней, — напомнил Булгаков. — Расстояние до Петербурга...

— Нас не интересуют расстояния. Султану некогда заниматься такими мелочами, — прервал его великий визирь. — Россия должна немедленно удовлетворить наши справедливые требования — и прежде всего вернуть Блистательной Порте Крым и крепость Кинбурн.

— Вы хотите, чтобы мы нарушили Кючук-Кайнарджийский мирный трактат? — спросил Булгаков.

— Наш двор порывает все договора с Россией, начиная с Кючук-Кайнарджийского, — раздраженно сказал Юсуф-Коджа. — Мы не можем ждать, пока ваши корабли начнут обстреливать Стамбул. Войска падишаха и его флот готовы хоть сегодня выступить в поход.

— Россия не давала повода к войне, — сдерживаясь, сказал Булгаков. — Наоборот, мы заключили торговый договор с вашей союзницей Францией и заинтересованы в мире.

— Либо вы, господин посол, сегодня же согласитесь на возвращение Крыма, — игнорируя его ответ, настаивал великий визирь, — либо мы вынуждены будем поднять над сералем кохан-туй.

— Я не уполномочен раздавать русские земли, — резко ответил Булгаков.

— Не горячитесь. — Юсуф-Коджа прищурил зеленовато-желтые глаза. — Вас проводят в соседнюю комнату, где есть стол, хорошо очиненные гусиные перья и чистая бумага. Напишите, что отказываетесь от Крыма, и корабли Гасана-паши не выйдут из Варненской бухты, а солдаты разойдутся по своим домам.

— Вы для этого меня позвали? — спросил Булгаков. — Напрасно тратили время. — Он повернулся, чтобы уйти прочь.

— Не в те двери, господин посол, — услышал за спиной насмешливое. — Придется вам перебраться в Семибашенный замок. Блистательная Порта объявляет России войну.

Булгаков остановился. Он ждал этого.

— Могу ли я перед заключением посетить посольское здание? — спросил, не оборачиваясь.

— Аллах милостив, — послышались в ответ слова великого визиря. — В сопровождении начальника конвоя.

Парадные двери сераля закрылись. Дорога вела к тюремным воротам.

II

Такой засухи не помнили даже седоусые лоцманы, которые всю жизнь провели в Каменке. Уже и август подходил к своей меже, а еще ни одно облачко не пролилось хотя бы скупым дождем на жаждущую влаги землю. Она высохла и потрескалась, как ржаная буханка в жарко натопленной печи. Иногда над степью черными привидениями стояли пыльные столбы, ужасая своим видом каменских женщин, которые крестились и загоняли детей в хаты, чтобы не видели этого бесовского наваждения. Пересказывали, будто