держа в руке лист бумаги и меряя быстрыми шагами земляной пол крестьянской хаты, перечитал только что написанное: «Ваше превосходительство, сегодня получил донесение о первой морской баталии с турками. Фрегат «Скорый» и бот «Битюг» выстояли почти противу всей очаковской флотилии. Ура богатырям! Вот что такое храбрость, быстрота, натиск! Враг пришел в смятение. Так действуйте и на косе. Юсуф-паша непременно бросит туда самых храбрых янычар. Но он никак не сможет высадить с кораблей у Кинбурна более пяти тысяч морского войска, которое вы, имея тысячу пятьсот штыков и сабель, всегда сумеете опрокинуть. Вы же знаете, генерал, что мы дрались с варварами один противу десяти и ваша храбрость под Козлуджи приблизила викторию в битве с сорокатысячной армией Абдул-Резака. Приучите вашу пехоту к быстроте, смелому натиску и прицельному огню. Где меньше войска, там больше храбрых».

Дочитав письмо, Александр Васильевич постоял в задумчивости, потом снова подошел к столу и, не садясь, дописал: «В скором времени прибуду и сам. Ежели варвары посмеют учинить нападение раньше этого, советую вам, генерал, такую диспозицию: два каре впереди и один сзади для прикрытия интервала. Внутри каре поставьте резерв, около одной восьмой доли главных сил. Не худо иметь стрелков — по четыре в капральстве, коим стрелять без приказу».

Перо в его маленькой жилистой руке остановилось на какой-то миг и вывело последнюю строчку: «Знайте пастуший час!»

Курьер, державший за повод коня, увидев на пороге генерал-аншефа, вытянулся.

— Готов в дорогу? Молодец! — похвалил Суворов. — Скачи, голубчик, в Кинбурн и отдай это письмо, — вручил курьеру пакет с толстой сургучной печатью, на которой четко выделялись три слова: «Virtute et veritate»[108], — генерал-майору Реку. — И когда тот пустил уже коня галопом, крикнул вдогонку: — Только же лично в руки, голубчик, не забудь!

Отослав курьера, Суворов подошел к лиману, противоположный берег которого еле виднелся. Позади зашуршал песок под подошвами сапог подпоручика Красикова — он недавно прибыл от Потемкина с неопределенными обязанностями. Суворов всегда узнавал его шаркающие шаги.

— Скажите, граф, какой ветер? — спросил, не поворачиваясь, Суворов.

— Северный, Александр Васильевич, — ответил подпоручик.

— Ну да, не южный, — кивнул генерал на мелкие волны, катившиеся к берегу. — А как он называется, знаете?

Красиков молчал.

— Мы сколько уже на полуострове? — порывисто обернулся к нему Суворов.

— Неделю, ваше высокопревосходительство, — смутился тот под осуждающим взглядом генерала.

— Вот-вот, а ветры кинбурнские не усвоили, хотя их и не так много: гарбий, острий, маистро, левант, грего, сирокко, пунент, трамонтан. Хоть в стихи вставляй. Если бы я не посвятил себя военной службе, обязательно стал бы поэтом.. Даже Гавриил Романович Державин такого мнения, — сказал с гордостью и сам же себе возразил: — Нет, моя участь — быть солдатом, на поле битвы служить России. — Он ласковее посмотрел на подпоручика: — А этот ветер, граф, называется трамонтан. Сегодня только зыбь по воде гонит, а завтра может такую волну поднять на лимане, что адмирал Мордвинов и носа не высунет с пристани Глубокой. Жаль, не взял трубу, — хлопнул себя ладонью по карману сюртука, но предусмотрительный ординарец Тищенко, стоявший сбоку, уже протянул ее генералу.

В подзорную трубу хорошо была видна пристань Глубокая, которую прикрывали две плавучие батареи и несколько пушек, замаскированных на поросшем камышом островке. Плавучие батареи поставили по его распоряжению. Мордвинов возражал, доказывал, что корабли сами способны успешно обороняться. Но он, пользуясь властью (флот имел в своем подчинении), настоял. Возможно, и резко, но откровенно сказал контр-адмиралу, что военные корабли должны плавать, прикрывать с лимана крепость на полуострове, сами атаковать турецкий флот, а не обороняться возле пристани. Зная сильное желание очаковского коменданта Юсуф-паши овладеть Кинбурном и укрепиться на обоих берегах лимана, Суворов поручил оборону крепости своему старому боевому товарищу, генерал-майору Ивану Реку, в храбрости которого убедился во время прошлой войны с Портой.

В окуляре подзорной трубы появились тонкие, уменьшенные расстоянием мачты линейного корабля, двух фрегатов, нескольких галер, канонерских лодок, ботов.

— Стоят. Какой позор! — В голосе генерал-аншефа послышался еле сдерживаемый гнев. — Варвары хозяйничают на море, в лимане, обстреливают наши корабли, а эскадра спряталась в бухте, будто бы ее и нет! Сегодня же пошлите курьера к контр-адмиралу, — крутанулся к ординарцу, — с моим распоряжением немедленно же вывести фрегаты и боевые галеры под стены Кинбурна. Там скоро жа-а-рко будет.

Вдруг вся его худощавая фигура подалась вперед, руки крепче обхватили подзорную трубу. Красиков тоже напряг зрение. Примерно в трех милях от берега виднелось еле заметное судно, шедшее правым галсом под двумя косыми парусами.

— Ай, молодцы! — вырвалось у Суворова. — Идут почти против ветра и без единого весла! Посмотрите, ваше благородие, — протянул подзорную трубу Красикову. — Кажется, «Десна».

Подпоручик посмотрел в окуляр. Лиманские волны рассекало низкое, остроносое судно.

— Она, я и так вижу, что она, — отвел Суворов в сторону руку Красикова, хотевшего вернуть ему трубу. — Посбрасывали позолоченные курятники — и какой корабль получился!

Не дойдя полумили до гирла Бугского лимана, галера сделала левый поворот и понеслась к полуострову. Только два седых уса-буруна взвились из-под острого форштевня. Неподалеку от берега стремительный корабль неожиданно замедлил ход, и в тот же миг, будто по мановению волшебного жезла, десятки весел дружно ударили по воде, разворачивая судно вдоль лимана. Юркие матросы взобрались на мачты и реи, зарифили паруса, и галера, не сбавляя ходу, взяла курс на пристань Глубокую.

— Вот это маневр! — сверкнул Суворов восторженными глазами. — Нашелся-таки у адмирала Мордвинова хоть один умный офицер. Не слепая же храбрость приносит викторию, но и выучка, воинское искусство вместе с нею.

Заложив руки за спину, он быстро зашагал по берегу, оставляя на влажном песке четкие следы от сапог.

— Вспомнил. Я же его знаю! — воскликнул он, остановившись напротив Красикова. — Это же мальтиец Ломбардо. Мичман Джулио Ломбардо! Совсем еще молодой — лет двадцать пять, не больше, а дело вон как понимает! Лучшего командира галеры и не найти. Говорят, за одного ученого трех неученых дают. Этот стоит десяти. Молодец мичман!

Суворов подошел почти вплотную к подпоручику. Стрельнул в него лукавым взглядом.

— Как вы думаете, граф, трудно ему служить?

— Наверное, нелегко, ваше превосходительство, — улыбнулся Красиков.

— Ага, и я так думаю, — кивнул Суворов. — Самого не раз шпыняли. А выиграли баталию — и