Вот что писал по этому поводу уже неоднократно цитированный нами Альберт Вандаль: «Итак, повсюду были пущены в ход всевозможные интриги. Нити их переплетались во многих центрах и тянулись по всей Европе, поддерживаемые перепиской и поездками тайных агентов всякого рода: и состоящие на службе, и добровольцы, лица, надлежащим образом уполномоченные, и получившие молчаливое одобрение по приказаниям из Петербурга и, упреждая таковые, — не покладая рук, возбуждают и поддерживают в народах раздражение против императора французов. Они подвергают искушению верность его генералов и министров, выведывают тайны его канцелярии, эксплуатируют ему во вред чувства законного гнева и преступные слабости людей, чувства священной ненависти и стремления, в которых стыдно сознаться. Все они, предвидя момент, когда императору придется стать лицом к лицу с выступившими за пределы своих границ русскими войсками, изо всех сил стараются подготовить в тылу у него мятежи и всякого рода затруднения, стремятся опутать его интригами и окружить изменниками».

Вместе с тем русская дипломатия развернула охоту не только на Моро. В их поле зрения попал и Жомини, способный военный теоретик, работавший в штаб-квартире Наполеона.

«Чернышев, — пишет далее Альберт Вандаль, — имел тайные поручения и к некоторым лицам из высших чинов главного штаба… он вел правильную осаду на одного генерала, швейцарца Жомини, большого знатока по отделу технических знаний, которого крайне неосторожно оскорбили рядом несправедливостей. Дело шло о том, чтобы похитить его у Франции, привлечь на русскую службу и таким образом хитростью лишить императора одного из самых ученых специалистов».

Основным обидчиком Жомини был не кто иной, как Александр Бертье, начальник генерального штаба французской армии, который, как и Бонапарт, избавившийся от Моро, также мечnал отделаться от своего слишком способного соперника. Что из этого получилось, мы скоро узнаем.

Дашков почти одновременно получил два письма — одно от Моро, другое — от канцлера Румянцева. Последний поздравлял его за удачный визит к Моро и просил как можно скорее организовать приезд генерала в Россию.

Дашков немедленно отправил Румянцеву зашифрованную копию письма Моро, а затем поспешил в Моррисвиль, где генерал пытался восстановить нетронутую огнем часть своего загородного дома.

— Я прибыл к вам по поручению моего августейшего монарха, — сказал Дашков. — Его Императорское Величество с нетерпением ждет вас в России.

— Вы знаете, — ответил ему Моро, — я не могу уехать отсюда, пока моя жена находится во Франции.

— Хочу уточнить, — настаивал Дашков, — что союзные державы воюют не против Франции, а только против одного Наполеона. Мой августейший монарх является гарантом того, что ваша родина обретет свободу в своих естественных границах сразу после низложения Наполеона.

— Я не сомневаюсь в слове царя, — продолжал Моро, — но я считаю более предпочтительным, если бы свобода была завоевана самими французами. Вот почему я говорил вам в своем письме о необходимости формирования французского корпуса из числа военнопленных, находящихся в России и Польше, во главе которого я готов встать в подходящий момент.

— Что ж, генерал, в таком случае я просил бы вас направить мне записку с подробным изложением того, каким образом вы планируете собрать эту небольшую армию ваших соотечественников в России. Уверяю, что ваш меморандум будет без промедлений передан по инстанции нашему канцлеру.

* * *

Так и было сделано. Дашков отправил записку Моро канцлеру Румянцеву 8 апреля 1813 года.

Моро, изложив несколько советов стратегического характера российскому генеральному штабу, предупреждает о предстоящем контрнаступлении Бонапарта с новой армией в Германии.

«Тогда, — пишет он, — наступит момент, удобный для диверсии, которая сокрушит власть тирана». Далее он конкретизирует характер диверсионной акции: «Французские военнопленные должны ненавидеть того, кто бросил их в снегах России в самый критический момент, когда его таланты были им так нужны…

Поручите полковнику Рапателю набрать 30—40 тысяч солдат и офицеров и сосредоточьте этот корпус в секретном месте на берегу Балтийского моря. В этот корпус должно входить достаточное количество российских офицеров, знающих французский язык с целью выявления потенциальных предателей. Таким образом, мы сможем избежать последствий неудачной экспедиции по высадке на полуостров Киберон, когда совместная операция эмигрантов-роялистов и французских военнопленных провалилась из-за того, что сразу после высадки солдаты арестовали эмигрантов и увели их с собой…

Как только эта небольшая армия будет сформирована, вам надлежит перевезти ее на английских, русских или шведских судах к побережью Фландрии в Бельгии, где я буду их ждать.

Что касается будущего правительства Франции, то постарайтесь не говорить ничего определенного. Объявите о ненависти к тирану, о провозглашении мира и гарантии свободы слова».

Относительно самого Моро, то ему для себя ничего не нужно, «лишь бы жить под властью либерального правительства, пожинать плоды своих трудов и вернуть Франции долгожданный мир, спокойствие и счастье».

В этой записке, как правильно заметил в своей книге Эрнест Доде, мы видим уже другого Моро. Это не Моро в 1807 году, отказавшийся поступить на службу страны, находящейся в состоянии войны с Францией. Но вместе с тем он далек и от Франции 1807 года, блиставшей своими победами. Теперь же, в 1813 году, для Франции наступала эпоха поражений и отступлений.

Англо-испанская армия под предводительством герцога Веллингтона изгнала короля Жозефа из Мадрида и продвигалась к реке Бидасоа. Народное восстание готовилось в Германии, а Россия планировала вывести из Азии свои многочисленные контингенты.

Возможно, что Бонапарт, благодаря своему гению, еще долго будет сопротивляться коалиции, но его поражение неизбежно, и чем дольше будет длиться агония, тем более тяжелыми окажутся последствия для самой Франции. Следовательно, полагал генерал, единственным средством спасения родины будет избавление от человека, который вел ее к пропасти. Для достижения результата — все средства хороши, даже сотрудничество с коалиционными державами, которые, впрочем, подтвердили, что их победа над Наполеоном сохранит Францию французам в ее прежних границах.

Вместе с тем не следует забывать, что в рядах союзных армий сражалось много французов, и непредвзятый историк никогда не обвинил бы их в предательстве.

Речь идет об эмигрантах. Начиная с 1792 года они сражались, переносили все тяготы войны и умирали за дело французских принцев дома Бурбонов, а дело Бурбонов не отличалось от дела союзников. «Моя родина — мой король», — говорили они. И в этом их не мучали угрызения совести.

В своей книге «Дуэль Моро — Наполеон» Морис Гарсо пишет: «Того факта, что Моро собирался присоединиться к принцам королевской крови, уже было достаточно для того, чтобы память о нем осталась без клейма позора. Потомки могли бы сказать: “Что ж, он был роялистом”, и простили бы ему этот грех. Но пленник Моррисвиля, либерал по определению и принципиальный республиканец по сути, и думать не хотел о том, чтобы его шпага послужила бы делу графов Прованса или принцу д'Артуа — брату короля. Моро был человеком 1789 года и считал, что идеалы революции предал Бонапарт. Вот почему он, Моро, встал на защиту завоеваний революции, против Бонапарта и присоединился к коалиционным державам только для того, чтобы отомстить Наполеону. Короче говоря, Моро хотел создать параллельно роялистскому диссидентству — диссиденство республиканское, или, по меньшей мере, либеральное. Предал ли он тем самым свою страну? Это вопрос. Изменил ли он своим идеалам? — Конечно нет».