Эрик ведет головой, и там, среди ар-нувошных лабиринтов пола, посреди боевого порядка, Максин замечает неуловимого потенциального соучастника убийства, Феликса Бойнгё, в трикотажном костюме диско-эпохи двойной вязки какого-то вопяще насыщенного коралла, почти наверняка выхваченного на распродаже, порыв магазинного закупщика, о котором вскоре придется жалеть, поверх футболки с логотипом канадского кленового листа и «КОМАНДА Э?» на ней. Танцевальный строй переформатируется в пары, и Феликс подходит, потея и потряхиваясь.

– Ё, Феликс, ça va?[109]

– Облом с Лестером, э? – Немигающий, тяжкий от хуцпы зрительный контакт.

– Ты насчет этого хотел меня увидеть, Феликс?

– Меня не было в городе, когда это случилось.

– Я разве что сказала? Даже если Лестеру и впрямь, казалось, ну, казалось, что ты прикрываешь ему спину.

Шансы выбить этого клиента из колеи примерно так же обширны, как Элли Макбил.

– Ты, значит, не спрыгнула с этого дела.

– Оно у нас еще не закрыто. – Следовательское «мы». Пускай думает, что есть третье лицо, которое ее наняло. – Можешь нам в чем-нибудь помочь?

– Вероятно. А как, ты просто сразу копам побежишь рассказывать или что-то.

– Я не любитель копов, Феликс, ты меня с Нэнси Дрю перепутал, вообще-то не слишком лестное сравнение, ты б еще над ним поработал.

– Эй, это ж ты пыталась за шкирку старину Випстера взять, – Феликс меж тем, принимаясь с подозрением щуриться на Эрика, который довольно дружелюбно сливается с приливами и теченьями танцующих, пьющих и торчков.

Она делает вид, будто вздыхает.

– Все дело в путэне, правда же, ты меня никогда не простишь, еще раз, Феликс, прости, что я так сказала – тупость с моей стороны, дешевка.

Ведясь на такое:

– В Монреале так диагностируют моральную репутацию – если кто-то противится путэну, он противится самой жизни.

– Можно мне подумать, – озирая увеселения, – об этом позже? В понедельник? Честно.

– Смотри, смотри, вон Гейбриэл Мроз. – Кивнув в сторону бара, где, ясное дело, стоит их любезный хозяин, самовыражаясь перед горсткой обожателей. – Встречалась с ним?

Она понимает, что в этом могло быть все дело.

– По телефону разговаривали. У меня сложилось ощущение, что он дорожит своим временем.

– Пошли, я вас представлю, мы вместе одно дельце проворачиваем.

Еще б ты не проворачивал, сучка. Они бочком пробираются через кишащий квадратный футаж, пока не оказываются в пределах слышимости от подтянутого магната, который не столько болтает, сколько толкает нечто вроде презентации.

Глаза его, обрамленные роговой оправой «Оливер Пиплз», менее выразительны, чем у многих, кого Максин отмечала на рыбном рынке, хотя иногда личность, могущая казаться неуязвимой для вожделенья, на самом деле чрезмерно восприимчива, вплоть до угрозы самой себе, ни малейшего представления о том, как справляться дальше, едва оно выйдет за грань, что бывает необходимо, и двинет в горы. Тонкие и осторожные губы. В бизнесе таких лиц перебор, не знаешь, чего они хотят, или сколько, или что со всем этим делать, как только получат.

– Больше и больше серверов в одном месте выдают тепло в таком объеме, что это быстро становится проблемой, если не тратить бюджет на В/К. Тут что нужно, – провозглашает Мроз, – двигаться на север, устраивать серверные хозяйства там, где рассеивание тепла не такая проблема, энергию брать из возобновляемых источников, вроде гидро или солнечного света, пускать избыточное тепло на поддержание тех сообществ, что вырастают вокруг центров данных. Общины под куполами по всей арктической тундре.

Мои собратья-гики! тропики-то, может, и ОК для дешевого труда и секс-туров, но будущее – там, на вечной мерзлоте, новый геополитический императив – овладеть контролем над запасами холода как природного ресурса неисчислимой ценности, с глобальным потеплением это еще критичнее…

Что-то до жути знакомое в этом доводе идти-на-север. По выводу из закона Годуина, применимому лишь в Верхнем Уэст-Сайде, фамилия Сталина, как и Гитлера, со 100 %-ной вероятностью всплывет в дискуссии любой длины, и Максин теперь припоминает, что Эрни рассказывал ей о геноцидном грузине и его планах еще в 1930-х колонизировать Арктику купольными городами и армиями молодых техников, иначе известных, всегда тщательно подчеркивал Эрни, как «принудительный труд», для вящего мультимедийного эффекта вспоминая пластинку на 78 об./мин «Пленительная школьница Зажопинска», малоизвестную оперу эпохи чисток, придушенные русские дуэты баса и тенора, рисующие ледяные степи, термодинамическую ночь. И вот у нас Гейбриэл Мроз, в капиталистической шутовской маске, с неосталинским повторным прогоном.

Аах, боже помоги нам, какое же это паскудство и как к этому все свелось? арендованный дворец, отрицаловка хода времени, могул на карбонадных склонах ИТ-шного сектора считает себя рок-звездой. Суть не столько в том, что Максин невозможно обвести вокруг пальца, скорее она это ненавидит, и когда находится тот, кто чересчур старается ее одурачить, она тянется к револьверу. Или же, в данном случае, разворачивается и топает к лестнице, бросив Феликса и Гейбриэла Мроза шмузить сколько влезет, жулье с жульем.

Приходится ли Норе Чарлз когда-нибудь с подобным мириться? Или даже Нэнси Дрю? Вечеринки, куда они ходят, все обслуживаются закусью и прекрасными незнакомцами. Но стоит Максин попробовать на шаг выйти и немного поразвлечься – все псу под хвост, вечно заканчивается вот этим. Обязательства повседневного типа, муки совести, призраки.

Почему-то, однако, ей удается остаться на всю ночь и уйти с закрытием заведения. Хорст, быть может, от паровозной покурки, регрессировав до своих прежних прихватов завзятого тусовщика, душа общества тут повсюду. Максин оказывается впутанной и вот уже арбитрирует диспуты нёрдов, где не понимает ни слова. Раз-другой задремывает в туалете, а если сны ей и снятся, их трудно отделить от огромной незримой круговерти окрест, сбрасывающей скорость, борда вянет до почти немого черно-белого, пока не настает время менять каталог тильда домой. Последним песнопением службы – «Пора закрываться» «Семисоника», четырехаккордное прощание со старым веком. Бывшая и будущая нёрдистократия медленно и, поглядеть на них, так и решишь, что неохотно, сочится обратно на улицу, в долгий сентябрь, который с ними виртуально с позапрошлой весны и лишь углубляется. Снова натягивая на себя для этого уличные лица. Лица, уже безмолвно штурмуемые, словно бы чем-то впереди, какими-то «2 кило» рабочей недели, которые никто себе толком не представляет, толпы медленно дрейфуют на легендарные улочки, приходы начинают рассасываться, к сбросу покровов пред свеченьем зари, море футболок, которые никто не читает, гвалт сообщений, никем не понимаемых, словно это подлинная текстовая история ночей в Переулке, протесты, на кои нужно отозваться и не потеряться при этом, козмо-доставки в 3 часа ночи на код-сессии и шредерные всенощные, сопостельники, что пришли и ушли, банды в клубах, песни, чьи хуки еще выжидают в засаде, чтобы позже наброситься в праздный час, пятидневки с совещаниями о совещаниях и неврубающимся начальством, нереальные цепочки нулей, бизнес-модели, меняющиеся от минуты к минуте, стартапные вечеринки что ни вечер всю неделю, а по четвергам и того пуще, за столькими и не уследишь, какое из этих лиц, на которые такая предъява у времени, у эпохи, чей конец они празднуют уже ночь напролет, – какое из них может разглядеть что-то впереди, в микроклиматах двоичного кода, с трекингом по всей земле повсюду через темное волокно и витые пары, а нынче и беспроводно сквозь пространства частные и публичные, где угодно среди киберпотогонных игл, посверкивающих и никогда не покойных, в этом неугомонном, обширно сметанном и разметанном гобелене, в услуженье у коего все они когда-нибудь сидели, постепенно калечась, – к очертаньям дня неотвратимого, к процедуре, ожидающей исполнения, что проявится вот-вот, к результату поиска без инструкций к тому, как чего искать?