своей безымянной цели она приближалась.

Ибо, хотя платье слепого и извилистого случая

Надето на работу всемудрой Судьбы,

Наши действия интерпретируют Силу всезнающую,

Что живет в принуждающем вещей веществе,

И просто так в космической игре ничего не случается,

А лишь в свое время и на своем предвиденном месте.

Она пришла в просторы деликатного и мягкого воздуха,

Который юности и радости казался убежищем,

Высокогорье свободы и восторга зеленого,

Где весна и лето вместе лежали и боролись

В ленивом и дружеском споре,

Обнявшись, обсуждали со смехом, кто должен править.

Предвкушение ударило широкими внезапными крыльями,

Словно душа выглянула из-за земного лица,

И все, что в ней было, подступающую перемену почувствовало,

И, забывая очевидные радости и обычные грезы,

Послушная зову Времени и судьбе духа,

В красоту, прекрасную и чистую, поднялась,

Что живет перед глазами Вечного.

Толпа горных голов наполнила небо,

Соперничающие плечи к небесам ближе протискивались,

Покрытые бронею лидеры железного строя;

Земля распростерто лежала под их ногами камней.

Ниже гнулась греза лесов изумрудных

И мерцающие границы одиночества, подобного сну:

Бледные воды бежали, словно жемчуга нити мерцающие.

Вздох блуждал среди листьев счастливых;

Спотыкающиеся, пахнущие холодом бризы

Путались сладостно обремененными ногами в цветах.

Белый журавль, неподвижная живая полоска,

Попугай и павлин украшали деревья и землю,

Мягкий стон голубиный делал богатым воздух влюбленный,

И огненнокрылые дикие селезни плыли по серебряным омутам.

Земля возлежала наедине с ее великим возлюбленным, Небом,

Открытая перед лазурным глазом супруга.

В своем экстазе радости пышном

Она расточала своих нот любовную музыку,

Растрачивая образцы своего цветения пылкие,

И фестивальный разгул своих красок и запахов.

Крик, прыжки, суета были вокруг,

Скрытная поступь ее созданий охотящихся,

Косматый изумруд ее гривы кентавра,

Золото и сапфир ее тепла и огня.

В своем восхитительном блаженстве волшебная,

Веселая, чувственная, беззаботная и божественная,

Жизнь бежала или пряталась в своих восторгом наполненных комнатах;

Грандиозная тишина Природы позади всего размышляла.

Там царил мир первозданный, и в его груди

Непотревоженной вмещалась борьба птицы и зверя.

Человек, хмурый ремесленник, пока не пришел

Наложить свои руки на счастье существ несознательных;

Ни мысли не было здесь, ни оценщика, труда решительноглазого.

Жизнь не изучала свои диссонансы для своей цели.

Могучая Мать лежала, растянувшись в покое.

Все шло по ее первому удовлетворенному плану;

Движимые универсальным желанием радости

Деревья цвели в их зеленом блаженстве,

И дикие дети не размышляли о боли.

В конце упирался суровый и гигантский тракт

Спутанных глубин и торжественно вопрошавших холмов

В пики, подобные аскетизму души неприкрашенной,

Бронированные, отдаленные, одиноко величественные,

Как закрытые мыслям бесконечности, что лежат

Позади восхищенной улыбки Всемогущего танца.

Спутанная голова леса в небо вторгалась,

Словно голубоглазый аскет вглядывался

Из каменной тверди его горной кельи,

Наблюдая довольство краткое дней;

Его дух, широко распростертый, лежал позади.

Гул необъятного приюта могучий

Ласкал ухо, печальный и нескончаемый зов,

Словно души, мир покидающей.

Это была сцена, которую неясная Мать

Выбрала для ее краткого счастливого часа;

Здесь, в этом уединении, далеком от мира,

Свою роль в борьбе и радости мира она начала.

Мистические площади здесь ей раскрылись,

Потаенные двери красоты и сюрприза,

Поющие крылья в доме из золота,

Храм сладости и его феерический неф.

Путника на печальных дорогах Времени,

Бессмертие под ярмом смерти и рока,

Священную жертву блаженства и страдание сфер,

Любовь в диком краю повстречала Савитри.

Конец первой песни

Песнь вторая

Сатьяван

В этот день Судьбы она запомнила все,

Путь, что не спускался в глубины торжественные,

А сворачивал, чтобы избежать людского жилища;

Глушь в могучей своей монотонности,

Утро сверху, как светлый пророк,

Страсть вершин, затерянных в небе,

Титанический ропот бескрайних лесов.

Словно ворота в радость здесь были,

Открывающиеся с безгласным намеком и магическим знаком,

На краю неизвестного мира,

Откинувшие дугу тайника, скрывавшего солнце;

Рощи в странных цветах, как глаза нимф,

Глядели из своего укрытия на просторы открытые,

Ветви, в постоянстве света шептавшие,

Служили убежищем неясному скрытому счастью,

И медленно вялый, переменчивый бриз

Бежал, как скользящий вздох счастья,

Сквозь дремотные травы, украшенные золотым и зеленым.

Спрятанные в груди уединенности леса,

Среди листвы голоса лесных обитателей звали,

Сладкие, как желание возбужденной любви, незримые,

Крик, отвечающий настойчивому, низкому крику.

Позади спали изумрудные, молчаливые дали,

Убежище страстной Природы, завуалированное, закрытое

Для всех, кроме тех, кто в ее глазах затерян и дик.

Земля в этом прекрасном убежище от забот

Напевала душе песню силы и мира.

Лишь один след там был оставлен ногой человека:

Единственная тонкая тропинка, подобно стреле, устремлялась

В эту грудь обширной и тайной жизни,

Ее огромную грезу одиночества пронзая.

Здесь впервые она встретила на земле неуверенной

Того, для которого из такой дали пришло ее сердце.

Как может душа показаться на фоне Природы,

Встав на миг в доме из грезы,

Созданном горячим дыханием жизни,

Так он появился на краю леса

Между его зеленым рельефом и золотыми лучами.

Словно оружие Света живого,

Прямая и гордая, как копье Бога,

Его фигура несла великолепие утра.

Благородной и чистой, как широкое, мирное небо,

Широтой юной мудрости был его лоб,

Императивная красота свободы в изгибах его членов дышала,

Радость жизни была на его открытом лице.

Его взгляд был широким рассветом богов,

Его голова — юного Риши, светом осиянная,

Его тело — царя и возлюбленного,

В великолепном рассвете его силы

Возведенный, как живая статуя восторга,

Он озарял лесной границы страницу.

Из невежественного пылкого труда годов

Он пришел, шумную драму человека покинув,

Ведомый мудростью неблагоприятной Судьбы,

Чтобы древнюю Мать в ее рощах встретить.

В ее божественной близости вырос он,

Дитя, одиночеством и красотою взлелеянное,

Наследник мудрости уединенной столетий,

Брат солнечного света и неба,

Скиталец, с глубиною и краем общающийся.

Знаток Вед ненаписанной книги,

Впитывающий ее форм писание мистическое

Он уловил ее главнейшие смыслы,

Учился ее замкнутым в сферу необъятным фантазиям,

Обучаемый величим рек и лесов,

Солнца, звезд и огня голосами,

Песнями магических певцов на ветвях,

И четвероногих существ бессловесным учением.

Поддерживаемый в самоуверенных шагах ее неторопливыми, большими руками

К ее влиянию, как цветок к дождю, он тянулся

И, как цветок или дерево, естественно рос,

Расширялся в касаниях ее часов формирующих.

Свободных натур мастерство было его

И их восхождение к радости и покою просторному;

Единый с одним Духом, обитавшем во всем,

Он положил переживание к ногам Божества;

Его разум был открыт ее бесконечному разуму,

Его действия ритму ее первобытной силы были созвучны;

Свою смертную