— Вы тот, кто идет путем Аллаха, сэр.

— Но я ведь не твоей веры, — смутившись, возразил я.

Абу улыбнулся:

— Нет, сэр, но в вас есть доброта. Вы стараетесь поступать по совести, а это угодно Аллаху.

Я вспомнил Генри, которому перерезал глотку ради спасения собственной шкуры, и подумал, что нет, я не всегда такой, каким меня видит Абу. Понимая, что он смотрит на меня, я натужно улыбнулся:

— У тебя тоже доброе сердце.

Польщенный, юноша отвесил короткий вежливый поклон:

— Я всего лишь стараюсь блюсти Божьи заповеди.

Меня поразило, насколько схожи, по крайней мере в некоторых чертах, наши религии. И все-таки его народ, проклятое племя, и мы, христиане, сошлись в жестокой войне, исход которой оставался совершенно неясным.

Глава 24

На следующий день, двадцать шестого августа, учитывая понесенные всеми тяготы, Ричард приказал совершить лишь короткий переход до Каифы. Мне он признался, что такая медлительность его раздражает, но сложнейшие условия не позволяют идти быстрее.

— Сейчас время для разумной осторожности, — сказал он твердо. — Одно скоропалительное решение может означать конец войска, такого допустить нельзя. Разбить Саладина и взять Иерусалим — вот что важно. В Каифе мы дадим подтянуться тем, кто отстал, и подождем главные силы флота. А затем, отдохнув и пополнив запасы провизии и воды, продолжим поход.

Объявили перерыв в два дня, что не только принесло долгожданный отдых, но и позволило жандармам и рыцарям избавиться от ненужного снаряжения. Особенно страдали пехотинцы, вынужденные нести на себе не только пищу и воду, но и все свои пожитки.

— То, что нельзя съесть или выпить за время пути, тащить не стоит, — мудро изрек Торн.

— А как насчет доспехов и оружия? — Де Дрюн был мастер задавать каверзные вопросы. — Как ты будешь сражаться с сарацинами, не говоря уже о штурме Иерусалима, с голыми руками?

Торн с досадой посмотрел на приятеля:

— Без военного снаряжения не обойтись, это само собой. Я все остальное имел в виду: зеркала, побрякушки, личные вещи и так далее.

Я подумал про локон волос, который выпросил у Джоанны перед выступлением. Подобно полученной от Алиеноры ленточке, которую я хранил столько лет, пока, увы, не лишился, это было одно из самых дорогих для меня сокровищ. Легкий как перышко локон всегда висел у меня на груди в кожаном мешочке. Но даже если бы этот золотистый завиток был из свинца и весил в сто раз больше, он не тяготил бы меня. Я представил, как сжимаю Джоанну в объятиях, как целую ее и…

Пришлось отогнать видение прочь, пока оно не стало невыносимым.

Двадцать восьмого августа поход возобновился. Избегая самого жаркого времени, мы выступали задолго до рассвета и вставали лагерем к часу шестому, когда солнце стояло в зените. Построение оставалось почти таким же, как прежде: две пехотные колонны, рыцари, для безопасности — в середине, но с одним отличием. В этот день, как и в большинство следующих, передовой и замыкающий отряды состояли из монахов-воинов. По части порядка им нет равных, заявил Ричард, и врага они знают лучше всех.

Войско Саладина потерпело неудачу во время нападения на обоз, но боевого духа не утратило. Дозоры из мамлюков постоянно находились поблизости, даже ночью, поэтому султан каждое утро незамедлительно узнавал о нашем выступлении. Нападения начинались почти сразу и продолжались в течение всего дня — от легких наскоков до полноценных смертоносных атак, которые следовало отражать решительно и твердо, иначе враги, почувствовав слабость, наседали с еще большим остервенением.

По мере продвижения вперед потери понемногу росли. Не в силах переносить адскую жару в своих теплых гамбезонах, некоторые из жандармов разоблачались до исподнего. И становились легкой добычей метких мамлюкских стрел. Но порой не везло и более осторожным: наконечники впивались в незащищенные места выше или ниже доспеха. Однако большинство наших потерь было результатом воздействия жестокой и необоримой силы, называемой солнцем. Если бы в юности кто-нибудь сказал мне, что человек может упасть замертво от теплового удара, я рассмеялся бы ему в лицо.

В тот день я не менее двадцати раз воочию видел, как это происходит. Несчастных жертв товарищи хоронили наскоро, чтобы не пасть жертвой сарацин, и бросались догонять своих. Не было ни крестов, ни прощания со священником — только безвестная могила посреди голой пустыни. Скверный конец для людей, которые пожелали участвовать в освобождении Иерусалима, решил я.

Наш поход через эту область не во всем был ужасным. Здесь в изобилии водилась дичь: турачи, куропатки, зайцы. Среди высокой травы и колючих кустарников, росших ближе к морю, встречались газели. Рыцари на своих конях не могли гоняться за добычей, зато пехотинцы, особенно из ближайшей к морю колонны, охотно пускали в ход копья и луки. В такие вечера ужин превращался в пир.

Другим преимуществом стали крутые холмы слева от нас, не дававшие сарацинам нападать с такой же легкостью, как на равнинной местности. Дорога, по которой мы шли, была, если верить Абу, сооружена древними римлянами, но давно разрушилась. Миновав подножье горы Кармель, мы двинулись к Кафарнауму, разрушенному врагом, а от него к замку Деструа, построенному тамплиерами. Там мы, изнеможенные, остановились и разбили лагерь.

С наступлением темноты мы подверглись очередным «атакам» со стороны жутких тарантулов и скорпионов. Но люди узнали, отчасти благодаря Абу, о действенном способе отпугнуть пауков — производить шум. С тех пор каждую ночь в нашем лагере стоял неумолчный звон. Воины били по шлемам и каскам, бочонкам, седлам, толстой ткани, щитам, ведрам, тазам, котлам и кастрюлям — короче говоря, по всему, что подвернется под руку. Такого грохота не слышал никто во всем христианском мире.

Когда наконец все успокаивалось и люди собирались отходить ко сну, тишину нарушал вечерний ритуал. Sanctum Sepulchrum adjuva! Святая Гробница, помоги нам! То был крик известного в войске нищенствующего монаха. Жара давно высушила у брата мозги, но рвение его было заразительным. Тысячи голосов подхватывали клич, и начинало казаться, что весь наш лагерь — это огромный хор, исполняющий песню из одной строчки. Трижды звучала она, и если бы кто-нибудь посмотрел на нас со стороны, то увидел бы освещенный кострами лагерь, людей с воздетыми к небу руками и стекающие по лицам слезы, порожденные религиозным пылом.

В эти минуты Абу взирал на нас с выражением полного недоумения, а Рис шутил насчет того, что сарацины наверняка потешаются в своих шатрах. Я кивал и улыбался в ответ, а потом закрывал усталые глаза ладонями в надежде, что шум