в Печору за данью для Новгорода. Отрок дошел до Югорской земли, где местные жители сообщили ему о заточенных где-то далее в горах необычных людях. Это известие летописец сопоставил с сообщением Мефодия Патарского о племенах, отгороженных Александром Македонским от всех высокими горами и железными/медными воротами.

«В год 6604 (1096)… Югра же – это люди с языком непонятным. И соседствуют они с самоядью в северных странах. Югра же сказал отроку моему: “Дивное мы нашли и новое чудо. О котором не слыхали раньше, а началось это еще три года назад: есть горы, доходящие до залива морского, высота у них как до неба. И в горах тех слышны клики великие и говор, и секут гору, стремясь высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят. Не понять языка их, но показывают железо и машут руками, прося железа; и если кто даст им железо – или нож, или секиру, они взамен дают меха. Пусть же до тех гор непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не всегда доходим до них; идет он и дальше на север”»[419].

Имя Гюряты упоминается также в НБГ № 907, которая датируется началом XII в. Документ имеет характер отчета о проделанной работе. Некий Тук (следователь) излагает Гюряте обстоятельства случившейся «татьбы» – похищения какого-то княжеского имущества (здесь: недостачи). Виновный пытался списать пропажу на другую «татьбу» (здесь: кражу), однако Тук сумел во всем разобраться и не признал отговорки справедливой. Грамота свидетельствует об очень высоком положении Гюряты в администрации города. Судя по всему, Тук обращался к нему именно как к новгородскому посаднику[420].

Гюрята Рогович считается родоначальником целой династии новгородских посадников. Его сын Мирослав Гюрятинич неоднократно упоминается в этой должности в летописях. Посадниками были также внук Гюряты, Якун Мирославич, и правнук Дмитр Якунович.

Глава 70. Гёты/словены (Ростислав Владимирович) в Новгороде, Тмутаракани (1052–1067 гг.)

Природы блеск не возбудил

В груди изгнанника бесплодной

Ни новых чувств, ни новых сил;

И все, что пред собой он видел,

Он презирал иль ненавидел.

М. Лермонтов. «Демон»

Ростислав Владимирович – сын новгородского князя Владимира Ярославича (Вальдамара Эйлифссона), мать неизвестна. Был женат на Ланке, предположительно дочери венгерского короля Белы I. В браке имел троих сыновей: Рюрика, Володаря и Василько. Источниками отмечается высокий рост и красивое лицо Ростислава. Родился около 1038 г., умер в 1067 г.

При сверке сообщений о Ростиславе из разных летописей обнаруживаются существенные противоречия. Так, согласно Новгородской первой летописи младшего извода, по смерти Владимира Ярославича (1052 г.) и до 1067 г., в Новгороде правил Мстислав, сын Изяслава. «По представлении Володимери в Новегороди Изяслав посади сына своего Мстислава»[421]. Однако согласно Никоновской летописи и Рогожскому летописцу (Тверской сборник), по смерти Владимира Ярославича в Новгороде, здесь княжил его сын Ростислав. «Того же лета [6569 (1061) г.] поставлен быстъ Новугороду архиепископом Стефан, а в Новегороде лето того еще князь Ростислав Владимерович»[422].

Подобные расхождения были вызваны, видимо, тем обстоятельством, что Изяслав и его сыновья пытались переписать под себя список новгородских правителей. Уничтожение известий о новгородском княжении Ростислава снижало его статус и позволяло уменьшить наделы его потомкам.

Впрочем, изгнание Ростислав из Новгорода его дядей, киевским князем Изяславом Ярославичем все-таки состоялось, но только в 1064 г., после чего новгородским князем действительно стал Мстислав Изяславич, а Ростислав Владимирович был вынужден бежать в Тмутаракань.

«В год 6572 (1064)… Бежал Ростислав, сын Владимира, внук Ярославов, в Тмутаракань, и с ним бежали Порей и Вышата, сын Остромира, воеводы новгородского. И придя, выгнал Глеба (Святославича) из Тмутаракани, а сам сел на его место. В год 6573 (1065). Пошел Святослав на Ростислава к Тмутаракани. Ростислав же отступился из города – не потому что испугался Святослава, но не желая против своего дяди оружия поднять. Святослав же, придя в Тмутаракань, вновь посадил сына своего Глеба и вернулся назад. Ростислав же придя, снова выгнал Глеба, и пришел Глеб к отцу своему. Ростислав же, придя, сел в Тмутаракани»[423].

На новом месте, однако, Ростислав княжил недолго и был отравлен.

«В год 6574 (1066)… Когда Ростислав княжил в Тмутаракани и брал дань с касогов и с других народов, этого так испугались греки, что с обманом подослали к нему котопана [военный чин в Византии]. Когда же он пришел к Ростиславу, то завоевал его доверие, и чтил его Ростислав. Однажды, когда Ростислав пировал с дружиною своею. Котопан сказал: “Князь, хочу выпить за тебя”. Тот же ответил: “Пей”. Он же отпил половину, а половину дал выпить князю, прижав палец к чаше, а под ногтем был у него яд смертоносный, и дал князю, обрекая его на смерть не позднее седьмого дня. Тот выпил, котопан же, прибыв в Корсунь, поведал там, что именно в этот день умрет Ростислав, как и случилось. Котопана этого побили камнями корсунские люди. Был Ростислав доблестным воином, прекрасно сложен и красив лицом и милостив к убогим. И умер февраля в 3-й день и положен там в церкви Святой Богородицы»[424].

ПВЛ обвиняет в смерти Ростислава византийцев, но вряд ли за столь короткий период правления, какой был у Ростислава в Тмутаракани, он мог их столь сильно напугать. Скорее, к отравлению имеют отношение его политические противники, черниговский князь Святослав Мстиславич и его сын Глеб.

Возможно, именно в связи с прибытием в Тмутаракань в 1064 г. Ростислава Владимировича (и Вышаты Остромирыча), археологами была обнаружена здесь новгородская княжеская символика (трезубец с мечом на среднем зубце). Очень подробно разбирает используемую князьями символику в своей работе С. В. Белецкий[425]. К сожалению, идейно она малопригодна для использования, ибо в ее основе все та же искаженная историческая концепция редакторов ПВЛ. Имеются и некоторые системные неточности, на которых хотелось бы остановиться немного подробнее.

Прежде всего обратим внимание, что автор априори исходит из соображения, что используемые князьями «знаки» принадлежат именно им самим. Однако скорее всего изначально «знаки» относились только лишь к городам или княжеским столам (IX–X вв.), и только где-то с XI в. «родовые знаки» начинают применяться князьями как собственные фамильные гербы. В качестве подтверждения этого мнения предлагаем обратить внимание на приведенное в указанной статье изображение геральдической подвески из Пскова, где внутрь «двузубца» помещен ключ, что является довольно распространенным элементом средневекового городского герба[426]. На обратной стороне подвески изображена голова птицы, которая являлась, видимо, прежним символом города. Впоследствии птица не исчезает совсем из псковской символики и обнаруживается, например, сидящей на среднем зубце трезубца с другой новгородской геральдической подвески[427]. На обратной стороне данной подвески имеется парадное изображение «трезубца Владимира», что отражает реальную политическую ситуацию: после того как псковский князь