Сам Берг был в восторге от Харбина, наполненного русской речью, русскими ресторанчиками, лавками и кафе. Однако на вопросы Безухого и Медникова – не подумывает ли шеф навсегда переселиться из шумного Шанхая сюда, в «почти взаправдешную» Россию – Берг с легким укором качал головой. Он и в мыслях не держал уехать далеко от могилы жены, его Настеньки…

Однажды, во время одной из прогулок, Ханжикова, словно между прочим, поинтересовалась: почему Берг и его товарищи не торопятся возвращаться в Шанхай?

Агасфер на мгновение замялся: сказать правду о настоящих целях его экспедиции на Дальнем Востоке он не мог, а врать не хотелось. Тронув Марию за локоть, он указал глазами на удобную скамью под липами, уже тронутыми желтой рукой осени. Усадив ее и устроившись рядом, он ответил вопросом на вопрос:

– А вам здесь, в Харбине, не нравится? У меня тут, признаться, просто душа отдыхает! Последние два десятка лет я прожил в шумном и суетливом Шанхае, Мария Родионовна. И когда нынешней весной собирался в Россию, я почему-то так ее себе и представлял – спокойной и патриархальной, как здесь… Я в Китае не с закрытыми глазами жил – и про изменения в России знал, и газеты читал, и знакомые со мной впечатлениями о нынешней России делились. Но все же, признаться, первые впечатления о русском Дальнем Востоке – сродни разочарованию. Как-то сразу, едва мы приехали в Читу, осознал: другой Россия стала, чужой… В мачеху, знаете ли, превратилась… А здесь – ну чем не тихий уездный город где-нибудь в средней полосе? Как вы полагаете, Мария Родионовна?

– И мне здесь нравится, – вздохнула Ханжикова. – Тем более что Россия-то на моих глазах в 17–18 годах ломалась. Оно больнее, знаете ли, когда что-то на твоих глазах в прах превращается – а ты бессилен помешать или что-либо изменить. Подумать только: еще пять лет назад все казалось ясным, прочным, незыблемым – и вот все наперекосяк… Мы с моим драгоценным супругом планировали переезд в Петербург, поездку в Европу – и на тебе, поехала! В заларинскую глушь…

Берг не мог не отметить, что Мария впервые за время знакомства упомянула про свое замужество. Бросив на женщину быстрый взгляд, он с деланной небрежностью поинтересовался:

– Драгоценным супругом, вы сказали? Что-то, воля ваша, это определение у вас кисловатым вышло, Мария Родионовна. Или мне показалось?

– Ничего вам не показалось, – снова вздохнула Ханжикова. – Хотите, Михаил Карлович, я вам про себя немножко расскажу? Если вам интересно, конечно?

– Не смею настаивать – но сделайте одолжение!

– Ну, родилась я, как вы знаете, в Иркутске. До революции наш город называли Восточным Парижем, Сибирским Петербургом, Сибирскими Афинами – правда, очень красивый город был. Купеческий – в лучшем смысле этого слова! И купеческие особняки определяли городскую архитектуру – они были основательными, просторными, как правило, двухэтажными, с большими окнами, часто с балконами или лоджиями на втором этаже. Дом сибирского купца – как правило, деревянный двухэтажный, на каменном полуподвале. На втором этаже обычно жил сам купец со своей семьей, на первом располагалась лавка, контора, кухня, жили дальние родственники и прислуга. Само здание было, как правило, крыто железом, богато украшено резьбой по дереву. В таких домах находили приют любители театра, музыки, изящной словесности. Непременный атрибут сибирского купца – многотомная библиотека, а то и художественная галерея. И было все это не только личной гордостью владельца, но и яркой достопримечательностью всего города…

Покосившись на Берга, Мария Родионовна рассмеялась:

– У вас сейчас лицо такое, Михаил Карлович… Слушаете и думаете наверняка: чего это дочь железнодорожника про купеческие особняки рассказывает? Признайтесь!

– Была такая грешная мысль, – не стал спорить Берг.

– Но тут дело в том, что именно купечество изменило мою жизнь, когда я еще девчонкой была! Вернее, не все купечество, а Иван Степанович Хаминов, купец 1-й гильдии, потомственный почетный гражданин, тайный советник, почетный гражданин Иркутска. Во всем городе трудно было найти школу, приют или общество какие-нибудь, куда Иван Степанович не жертвовал. Вот и батюшка мой сподобился пойти как-то в городской сад, а там как раз езда с выездом Хаминова приключилась. Сам-то купец бездетным был, а тут племянница с ребятишками к нему погостить приехала. Ну и попросила у дядюшки лошадей. А кони у иркутских купцов просто зверские были! Состязались они – у кого упряжка быстрее, злее, азартнее. Испугались чего-то жеребцы – и понесли. Беда была бы – не повисни мой батюшка на поводьях…

– Сию историю, Мария Романовна, мне ваш брат рассказывал, – кивнул Берг. – Купец к вашему отцу в больницу приехал, благодарил за спасение. Шефство, так сказать, над семьей взял. Вас увидел – и в Девичий институт пристроил. Не так ли?

– Верно. Значит, Миша вам про меня много рассказывал?

– Много не много, а вот историю с купеческим шефством поведал. Как пример того, что опека порой может быть излишне назойливой.

– Ну, мне она тоже порой слезы приносила. И соседские девчонки с улицы Железнодорожной, где семья наша жила, задавакой меня считали. И в Девичьем институте купеческие дочки порой фыркали и сторонились – как же! «Железнодорожная замарашка»! Золушкой без хрустальной туфельки называли… Впрочем, я все равно бесконечно благодарна Ивану Степановичу. За семь лет обучения в институте я была аттестована по Закону Божию, русскому языку и словесности, французскому и немецкому языкам, математике, космографии, естествоведению, истории, географии, педагогике, а также по рисованию, чистописанию и рукоделию. А сверх того, обучалась танцам, гимнастике, пению, музыке… В общем, Девичий институт открыл мне весь мир. И если бы не чертово «смутное время»… Простите за грубое слово, конечно…

– Давайте, Мария Родионовна, подсластим ваши воспоминания, – предложил Берг, подзывая мороженщика-китайца, проворно катящего свою тележку по бульвару. – Вам какое мороженое?

– Боже мой, здесь на улицах продают мороженое! – Ханжикова совсем по-девчачьи захлопала в ладоши. – Мне фисташковое! Или клубничное… Всё бы съела! Не знаю, решайте сами, Михаил Карлович!

Улыбчивый мороженщик принялся священнодействовать. Он воткнул в круглую формочку длинную деревянную спицу, насадил на нее вафельный лепесток, наполнил форму фисташковым мороженым, придавил его сверху вторым лепестком. Холодный цилиндрик был ловко обернут цветной бумагой и с поклоном подан покупательнице. Получив мелочь, китаец поспешил дальше.

– А потом я вышла замуж, – продолжила Ханжикова. – Поскольку я закончила курс обучения в первой тройке, мне было предложено место классной дамы с преподаванием естественноведения. И на одном из институтских балов мне представили весьма приятного молодого инженера путей сообщения. Он стал ухаживать за мной, ну и я… Таков удел женщины, Михаил Карлович! Если девице под двадцать, у нее есть все шансы остаться старой девой. И ее же в обществе будут считать виновной в этом… Так что особенно разбираться барышням на выданье не приходиться. Впрочем…

Ханжикова покончила с мороженым и аккуратно свернула цветную бумажку с иероглифами.