из-за пояса. Сталь сверкнула слабым отблеском, и опричник поддел им крышку бочки с медовухой да зачерпнул сладкого напитка.

– Не много ль тебе? – едва ли не с заботой насторожился Васька. – Ты ж гляди, завтра нам ещё службу нести. Али с похмела по коням?

– И не такое с похмела учиняли, али запамятовал уж? – просто ответил Фёдор, пожав плечами. – Не идёт нынче сон вовсе.

– Уж то-то и мне не идёт никак, – усмехнулся Васька, слабо ударив по бутыли с водкой. Та уж была пуста на треть, оттого и преисполнилась тихим звоном.

– Что ж, Вась, – молвил Басманов, взяв кувшин, – мы ж не видели тут друг друга средь ночи?

Грязной усмехнулся да принялся кивать.

– Обожди маленько, – ответил тот, взявшись вновь за бутыль, – и я впрямь развижу и тебя, и весь белый свет.

Фёдор улыбнулся, да с тем и разошёлся с Грязным. Васька уж и в самом деле быстро забылся, припав к водке. Не впервой ему было засыпать прямо на полу, прислонившись спиной к стене. Дрожь пробила Ваську пред пробуждением. Не глядя, Грязной уж оттолкнулся от незримых врагов, ударившись со всей дури о бочку. Тотчас же осознанье стало мало-помалу возвращаться сквозь пелену похмелья. Васька встал, опёршись рукой на бочку, да протёр глаза, силясь задержаться взглядом на нечто, поблёскивающее прямо пред ним.

– Да что за чёрт? – вопрошал сам себя же опричник.

Наконец Грязной продрал глаза да углядел, что пред ним лежал нож. Медленно возвращались к Ваське воспоминания о встрече с Федей, точно сквозь мутную завесу. С неудовольствием опричник вздохнул, да делать неча – взял нож и поплёлся к выходу, не забыв и опохмелиться.

Шатаясь, Грязной точно стряхивал с себя путы. Рассудок его вскоре переборол всякую слабость. Прямо сейчас в руках держал он то оружие, коим не раз похвалялся юноша, да то и было в порученье за то, что не привиделось по пьяни Ваське ничего, что всё взаправду и было. Поднялся Васька по лестнице да побрёл по коридору к покоям Фёдора. Грязной резко уж навалился на дверь, не боясь разбудить Басманова, ибо недалёк был час садиться по коням да мчаться по указу царскому. К удивленью Васьки, дверь не подалась – была затворена.

– Пёс, нажрался и дрыхнешь? – Грязной принялся барабанить в дверь.

– Не стучите, Фёдор Алексеич спит! – раздался тонкий голосок по ту сторону.

– От те раз! Я, значит, как холоп тут, таскаюсь за этакой светлостью, – возмутился Васька, – а он и отворить дверь не может! Отворяй, голубушка!

– Не могу, Фёдор Алексеич строго-настрого запретил! – ответила девушка. – Наказал, что выпорет меня до полусмерти, ежели ослушаюсь!

– Дура ты набитая! Его самого выпорют али ещё чего, ежели на службу не явится! – негодовал Грязной. – Да к тому же он чё, нож свой посеял!

– Сударь, молю, оставьте его под дверью, да и всё на том! Разбужу Фёдора Алексеича, и на службу явится!

– Да не хочет – пущай дрыхнет! Ять его, а и ведь не раз перепивал меня, Басманский-то ублюдок… – бормотал под нос себе Грязной, опуская нож к двери. – И уж передай, голубушка, что Васька заходил, смотри мне!

– Всё передам, всё передам! – залепетала девушка.

– От же угораздило его нарезаться нынче… – шикнул Васька, потирая затылок да ступая уж восвояси. – Али вовсе не знал, что сбор нынче, что указ царский?..

В хмуром расположении духа спустился Васька в оружейную. Там уж братия облачалась в кольчуги, да затачивала шашки али секиры. Поодаль ото всех сидел Штаден, осмоляя факелы. Когда Грязной зашёл в палату, чужеземец поднял серые глаза на вошедшего, точно ждал кого-то, да об том немудрено и смекнуть, кого ж чаял повстречать чужеземец. Очевидно, латин знал не боле остальных.

«Неужто Федька один нажрался?» – думалось Ваське, ибо Андрей-немец не выглядел похмельно, да к тому же не несло от него ни водкой, ничем иным.

– С Федькою, часом, нигде не пересёкся? – вдруг раздалось за спиною Грязного, да плечо опустилось под тяжёлой ручищей Басмана-отца.

Неча было отнеткиваться, всё и выложил Васька, как помнил сию ночь да утро.

* * *

Фёдор разошёлся ночью с Грязным, пребывая в волнении, в коем признаться и самому себе не смел. Не впервой было юноше на потеху царя да и на свою потеху – чего уж таить? – рядиться, да развлекать великого государя. Фёдор предавался веселию с рвением и пламенем, присущими исмаилитским кровям его, горячим и буйным.

За время службы изучил опричник для себя, как звучит ярость али, напротив, благостное веселие в голосе Иоанна, даже ежели государь скрывает свои намеренья за холодом и строгостью речи своей.

Было нынче премного знаков, кои твердили Фёдору облачиться в длинный сарафан, расшитый дивными цветами да птицами. Их перья отливались отблесками, ибо речной жемчуг отвечал свету факелов. Не обмолвился царь ни словом ни о наряде юноши, ни о сладкой медовухе, но всяко то разумел Басманов, что пущай он предстанет пред владыкой в таком виде. Мягкий шаг его слабым отголоском разносился по коридорам, миновав просторные залы, что пустовали в молчаливом мраке.

Рынды несли свой пост на страже царских покоев, когда юноша быстро да едва слышно приблизился к двери. Один из мужчин не сдержал ухмылки, второго же охватило смятение, ибо наряд уж и впрямь больно яркий был, да тем паче что на юноше. Всяко рынды безмолвно пропустили опричника в царские покои, ибо владыка уж ожидал его.

Басманов не прогадал, уповая на доброе расположение духа государя. Иоанн был облачён по-домашнему, да не без роскоши. Прямо поверх нательной льняной рубахи был накинут кафтан нараспашку. Золотые цветы на ниспадающем подоле царского облачения слабо пылали в отблеске свечей. Иоанн поднял взгляд на вошедшего юношу и широко улыбнулся. Верно, владыку застало то врасплох, не ожидал он столь пышного наряда на своём слуге.

Фёдор усмехнулся, махнувши подолом, и расшитые цветы пронеслись в полумраке. Иоанн подпёр голову рукой, глядя на наряд много больше, нежели на опричника. Басманов всё ждал слова царского. Видя добрый настрой государя, решился Фёдор сам прямо и спросить.

– Добрый царе, молви же слово! Наряд не к лицу мне, государь? – спросил Фёдор.

Иоанн усмехнулся, не поднимая взгляда на Басманова, и едва заметно качнул тяжёлой головой.

– Славный наряд, неча и молвить, – произнёс владыка, постукивая пальцами по столу. – От думаю, легко и кинжал лукавый припрятать. То-то и ясно, с чем ты крадёшься средь тёмной ночи к грозному владыке своему, душегубу и пьянице.

На тех словах царь подал жест опричнику, чтобы тот разлил им мёду сладкого, и Фёдор повиновался. В чашах запел звонкий плеск.