Князь кивнул и сказал:

– Это худо, Иван. У наших с припасами туго. Да и раненых много. Им помощь нужна.

Ратник не понимал, к чему клонит воевода, вздохнул и сказал:

– Да, тяжко.

Токмаков посмотрел в глаза Ларгину.

– Надо, Иван, поторопить хана выйти на решающую схватку.

– Верные слова. Но я-то что могу сделать?

– Многое, Иван. Да только решишься ли?

– Что-то ты загадками молвишь, князь, говори прямо, что надо от меня?

Князь не спешил.

– Ты воин опытный, бывалый, не раз дрался с крымчаками. Ответь мне, что будет делать хан, коли вдруг проведает, что от Новгорода на помощь московским полкам идет рать в сорок тысяч воинов да из Ливонии полки отправлены на Перекоп?

– Откуда мне знать, князь? Я не хан.

– Знамо, не хан, но подумай.

– Ну коли идет помощь… а что, Иван Васильевич и вправду рать большую сюда ведет?

– Это не важно. Ты продолжай.

– Ну коли к нам идет великая помощь, то хану надо до ее подхода разделиться с ратью воеводы Воротынского. Иначе можно так по сусалам получить, что не оклемаешься.

– Все верно. А как хан может узнать, что царь выслал большую рать к Москве?

– Через изменников. Тех всегда хватало, ты уж прости, князь, но больше среди вельмож.

– Не на чем прощать тебя, правду говоришь. Но теперь изменникам бежать к хану нельзя. Все пути перекрыты.

– Тогда гонцов царских отловить. Царь непременно пошлет их к Воротынскому, дабы дух поднять. Когда идет подмога, воевать легче.

– Правильно, но гонцов государь должен и к Воротынскому послать, и на Москву. На Москву надежнее, дойдут. А уж отсюда людей верных отправить к воеводе.

Ларгин кивнул.

– Это верно. – Он поднял голову и заявил – Не ходи вокруг да около, князь, говори. Ты ведь хочешь меня таким вот гонцом из Москвы выслать?

– Да, хочу. Нам такой гонец очень нужен. Но насильничать не могу, приказывать тоже, тут надобна добрая воля. Тебя мне посоветовали. Но ты можешь и отказаться.

– Один откажется, другой, третий. Кто же тогда с крымчаками биться будет? У Молодей братья наши, не думая, на смерть идут. Так что давай обманную грамоту и говори, когда и каким путем надо идти в сторону Молодей.

– Но ты должен знать, что хан велит гонца пытать.

– Выдержу. Долго мучиться не придется. Как расскажу все басурманам, так они меня и прибьют.

– Значит, ты готов к лютой смерти?

– Готов, князь. Ты же знаешь, что все мое семейство в прошлом годе в пожаре сгинуло. И жена Зинаида красавица, и детки, Алена, Антонина, Любава, Егорка, младенец Леша. Я как раз с крымчаками бился, которые в глубь города залетели, оттого и не смог помочь. А ведь звали, наверное. Уж коли они, невинные, смерть страшную приняли, то мне ли бежать от нее? Да и не уйдешь от судьбы. Какая жизнь, когда жинка с детками все время пред глазами стоят. Я этого Девлета на куски порубил бы. И мурз его, да и всех ордынцев, но не в силах это сделать. А коли обманная грамота поможет нам побить басурман, то станет и моей местью. Посему, князь, я готов.

– Ладно. – Токмаков достал свиток. – Держи, Иван, это и есть обманная грамота.

Ратник забрал бумагу, сунул под рубаху.

Князь взглянул в его зеленые, полные грусти глаза.

– Только надо, Иван, не просто отдать грамоту, а биться с басурманами, покуда сил хватит.

– Это понятно.

– У хана не должно возникнуть сомнений в том, что ты настоящий гонец и бумага подлинная.

– Сделаю как надо, не сомневайся.

– И пытать…

Ратник прервал воеводу:

– Не следует повторяться, князь. Знаю, что меня ждет, коли живым возьмут. Ты лучше скажи, когда и как идти.

– Ну слушай, воин. – Говорил князь недолго, затем спросил: – Все уразумел?

– Все, воевода. Сейчас помоюсь, в чистое оденусь, с родней оставшейся попрощаюсь, помолюсь в храме, а как стемнеет, так и пойду к крымчакам.

– Знал бы ты, Иван, как тяжко посылать тебя на такое дело.

– Знаю. Сейчас всем тяжко. Не кори себя, лучше поминай в молитвах Ивана Ларгина.

– Непременно.

– Пошел я.

– Ступай, воин. Вечная тебе слава и память.

Ратник невесело усмехнулся.

– Это скажешь, когда татары меня растерзают. Храни Господь тебя, батюшку государя и Москву нашу. – Он поклонился, перекрестился на храм и пошел к Тайницкой башне, за которой его ждал конь.

Иван помылся, оделся в чистое, помолился в ближней церкви, потом поехал на кладбище, где в братской могиле была похоронена и его семья, сел на лавку, кем-то поставленную там, и проговорил:

– Здравствуйте, мои родные. Пришел вот сказать вам, что скоро мы вновь вместе будем. Оттого на душе у меня радостно. Не смог я защитить вас, Зина, детки, но отомщу. Тогда и увидимся. Больше никто не разлучит нас.

Иван посидел у могилы до сумерек, поднялся, вспомнил что-то, поехал обратно на свою улицу и встал у сарая, наскоро сбитого из досок.

Из него вышла дородная баба с дитем на руках.

– Ты, соседушка? Зачем пришел?

– От мужа твоего известий давно не было?

Баба вздохнула.

– Да как ушел с полком, так и не было. Люди говорят, много наших у Молодей крымчаки побили. Вот и думаю, жив ли Степка мой.

– Жив, не сомневайся. – Он кивнул на сруб, что стоял рядом. – До зимы дом не подымете.

– Коли Степан жив, с Божьей помощью подымем, только вернется ли он?

– О худшем не думай и перебирайся в мой дом.

– Ты о чем это? Бабе замужней? Ополоумел, Иван? – возмутилась баба.

– Не о том ты, глупая, подумала. Отдаю я вам свой дом. Живите, пользуйтесь да детей больше рожайте. Они Руси ой как нужны.

Женщина растерялась.

– Совсем с толку сбил. А ты как же?

– А я сюда не вернусь, Клава. И на Москве мне не быть. Тяжко здесь. Ухожу совсем.

– Куда, Иван? У тебя же служба.

– По службе и ухожу. Так что в доме все ваше теперь. Переходи уже сегодня. Нечего в каморке дощатой маяться.

– А коли передумаешь? Вернешься и выгонишь?

– Не вернусь я, Клава.

– Ну не знаю.

– Делай, как я сказал. – Ларгин вскочил на коня, повернул его и повел к выходу из города.

Баба перекрестила его.

– Да хранит тебя Господь, добрая душа.