Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что касается войны в Алжире и режима де Голля, Барт по-прежнему убежден, что писатели должны объединиться друг с другом, чтобы наметить возможную программу совместных действий. Когда Бланшо выражает желание продолжить это начинание за рамками манифеста, путем создания международного журнала, Барт без колебаний присоединяется к нему. Всегда чутко прислушивающийся к интеллектуальным инициативам, на этот раз он осознает, что изменения очень глубоки и требуют совершенно нового поведения, в чем он всецело согласен с Морисом Бланшо, хотя и формулирует это в более спокойных выражениях: вероятно, он гораздо меньше верит в возможность реального существования коммунизма мысли. Если Бланшо может написать в проекте журнала, что «мы приближаемся к радикальному движению времени… таким образом, нужно попытаться ответить на эту огромную загадку, которую представляет собой переход от одного времени к другому»[585], Барт в этот момент ограничивается поисками конкретных инструментов разоблачения и демистификации идеологии. Вероятно, его политизация носит не столь философский характер, хотя и он убежден, что голлистское государство – главный виновник краха интеллектуальной жизни во Франции[586].
Поначалу Бланшо обратился к Сартру, но тот отказался участвовать, и тогда он приступил к организации трехстороннего комитета, в который от Франции должны были войти он сам, Антельм, Дюрас, Бютор, Де Форе, Лейрис, Масколо и Надó, от Италии – Кальвино, Витторини и Пазолини, от Германии – Бахман, Энценсбергер, Грасса, Вальзер и Уве Джонсон. Высылка Энценсбергера в Норвегию после строительства Берлинской стены 13 августа 1961 года нарушила равновесие, и немцы начали выражать несогласие по многим пунктам, регулярно угрожая покинуть комитет. Бланшо обратился к Барту с предложением присоединиться к этому проекту в мае 1962 года, и Барт принял его с воодушевлением. Бланшо пишет: «Я очень рад, что вы согласились участвовать в руководстве и подготовке выпуска журнала. Итальянская и немецкая редакции готовы приступить, и потому мы тоже должны настроиться на начало работы и решили собираться, по крайней мере пока у нас не появится собственное помещение, каждую среду в 14 часов у Диониса Масколо (улица Сен-Бенуа, 5, третий этаж налево)»[587]. Барт регулярно приходит на эти собрания, а также участвует в коллективном заседании в Цюрихе, призванном положить конец тупиковой ситуации с немцами. Утром 18 января 1963 года он садится в самолет вместе с Де Форе, Бланшо и Масколо, но их коллективной энергии недостаточно, чтобы ответить на возражения и сломить идеологическое сопротивление, на которое наталкивается любое предложение. Несколько дней спустя Морис Бланшо пишет Уве Джонсону письмо, свидетельствующее об этих конфликтах и нареканиях:
Нас объявили виновными в философской абстракции, в игнорировании «конкретного», самодовольном наслаждении нашим «утонченным интеллектуальным героизмом» и отвержении плотского. […] На самом деле меня поразило, что высказанный нам упрек был в точности тем же, что во Франции правые адресуют левым интеллектуалам, то есть упреком в том, что они – люди с принципами, зануды и способны лишь на долгие, пустые изыскания, не гарантирующие истины. Во Франции правые единодушно бранят философию, потому что боятся оспаривания и вопрошания, которые для нас, собственно, и являются «философией», и потому что под предлогом восхваления конкретного, превозношения беспринципного эмпирицизма они на самом деле цепляются за социальный статус-кво, за социологический комфорт[588].
Итальянцы, в особенности Витторини, спорят с понятиями, в которых видят излишний мистицизм, оговаривают исключения, нападают на «онтологизм» французов. Во время поездки по Италии с выступлениями в феврале Барт снова встречается с итальянскими партнерами, которые делятся с ним своими сомнениями. «Мы немного поговорили с Бартом об итальянской ситуации, – сообщает Витторини в письме Бланшо в марте 1963 года. – Мы (я и Леонетти) сказали ему, что, например, некоторые „понятия“ (понятие молчания, понятие отсутствия), имеющие у вас один смысл, у нас имеют совершенно другой и довольно-таки неприятный смысл по причине того, что в Италии они были введены и разрабатывались школой христианских мистиков („Герметиками“, поэтами и эссеистами периода 1935–1945 годов)»[589]. Итак, никакие общие требования к литературе не могут их объединить. Бланшо мог сколько угодно призывать к терпимости и открытости, но различные группы, национальные комитеты были не в состоянии договориться, например, о том, какие авторы их объединили бы, или даже о названии журнала. У них явно возникают проблемы с переводом, несмотря на очень интересные предварительные соображения на этот счет[590]; международный аспект может возникнуть только на фоне конфликта. Нужно сказать, что итальянские и немецкие литературные круги сильно отличаются от французских. В слабо централизованных странах писатели часто живут в городах, далеких друг от друга, и не образуют сообщества. Единственный опубликованный номер журнала выйдет на итальянском языке под названием Gulliver в качестве приложения к журналу il Menabò, издающемуся в Einaudi. Барт даст туда три коротких фрагмента: один о современной постановке «Эдипа» Софокла, второй –