– Как люди умудряются столько всего знать? И зачем?

– Наука, – отозвалась Пибоди. – Без нее никуда.

Ева хотела возразить, но вспомнила, что идет за ответами не к кому-нибудь, а к ученому.

На Девинтер были те же дурацкие очки-микроскопы, но ее-то халат мешковатым назвать было нельзя. Сегодня халат был ярко-розовый и прекрасно гармонировал с ее ботильонами на высоченных каблуках.

– Я как раз думала, не заскочите ли вы сегодня, – произнесла она, не отрываясь от костей на стальном столе. – Это последняя из наших жертв. Причина смерти – та же. Возраст – между двенадцатью и четырнадцатью. Думаю, ближе к четырнадцати, поскольку есть признаки хронического недоедания, то есть она была мелковата для своих лет. Судя по зубам, профессиональной стоматологической помощи девочка практически не получала. Шесть дырок, не залеченных, двух зубов недостает, остальные обломаны или шатаются. Перелом правого запястья в раннем детстве, примерно в пять лет. Кости срослись плохо и, скорее всего, продолжали болеть.

Ева подошла ближе и стала изучать кости.

– Вот здесь более позднее повреждение. Трещина левого голеностопа. Получена примерно за неделю, может, дней за десять до смерти.

– А признаки насилия?

– На запястье. И еще трещина на правом локте. От падения. Упала на правый бок. Скорее всего, толкнули. Для ее возраста значительная изношенность тазобедренных суставов и коленей, что может свидетельствовать о больших нагрузках, о каком-то повторяющемся движении. Много ходила, наверное. И взгляни на пальцы ног – как они заходят один на другой.

– Туфли малы были. Как у Шелби Стубэкер.

– Да.

– Беспризорница, причем со стажем. Прожила на улице много лет.

– Пожалуй, соглашусь.

– А как продвигается реконструкция ее внешности? Она у нас последняя.

– Можем проверить. С такой лодыжкой бегать она не могла.

– У нее, быть может, и не было шанса убежать.

– Я получила ваше сообщение, – заговорила Девинтер, снимая очки. – До сих пор мы держали прессу на голодном пайке, но сейчас, когда будет установлена последняя из жертв, я считаю, можно обнародовать детали расследования.

– А я считаю – нет.

– Лейтенант, взаимодействие с прессой зачастую бывает весьма полезным. Помимо того, что оно позволяет информировать общественность – а это ее право, – раскрытие данных следствия может вызывать и вызывает интерес, а интерес может навести и наводит следствие на информацию, способную дать и дающую новые зацепки.

Ева позволила ей высказаться, прежде чем произнести ответную тираду.

– Во-первых, мне плевать на право общественности на информацию, в данный момент это мое дело, а не дело общественности. Во-вторых, я еще не провела допрос ключевого фигуранта и не хочу никаких утечек, которые могли бы мне в этом помешать. Когда будут установлены личности всех жертв, – продолжала она, опережая возможное возражение со стороны Девинтер, – и мы оповестим ближайшую родню последней жертвы, если таковая имеется, мы обнародуем их имена.

Надо будет только сделать так, чтобы Надин получила эти имена первой, напомнила она себе.

– Вы можете выпустить пресс-релиз, выступить с заявлением, но… – тут Ева сделала паузу, чтобы подчеркнуть важность своей мысли, – никакие данные моего расследования огласке не подлежат. Ни версии следствия, ни возможные подозреваемые, ни мотивы, ни причина смерти.

– Не первый год замужем, – сухо парировала Девинтер.

– Тогда нет проблем. – Ева еще раз взглянула на кости. – Но сначала – она.

– Лейтенант! – По голосу эксперта было слышно, что она оскорблена и отчасти раздосадована. – Мне они тоже небезразличны. Я держала в руках их кости, скребла их, проводила анализы, иссекала. Чтобы сделать свою работу эффективно, мне необходима некоторая отстраненность. – Девинтер положила на стол раскрытую ладонь. – От меня требуется сосредоточиться на научной стороне дела. Но это не значит, что мне на них плевать.

Об этой девочке я могу вам рассказать все. – Она подкрепила слова жестом. – Как она ходила по улицам в обуви не по размеру, питалась тем, что могла раздобыть – когда это получалось. Как у нее болели зубы, все ныли и ныли. Как она прожила последнюю неделю своей жизни хромая, с раздутой лодыжкой, в синяках. Как она бедствовала. Я думаю, у нее была очень и очень тяжелая жизнь. По сравнению с такой жизнью даже смерть – в таком варианте – кажется милосерднее. Это неправильно, безнравственно, несправедливо, но это милосерднее, чем та жизнь, которую она вела.

– Может, и так. Не могу с вами спорить, но ее смерть, способ, каким она была причинена, тот, чей больной разум и руки ее причинили, для меня вопрос первостепенной важности. Право общественности на информацию меня интересует в последнюю очередь.

– Так у вас есть подозреваемый! – догадалась Девинтер. – Кто-то у вас на горизонте вырисовывается.

– Мне нужно лицо и имя этой девочки. И провести один допрос. После этого, возможно, все станет ясно. А пока у меня подозреваемых много.

– Мне хотелось бы знать, кто…

– Зачем вы украли ту собаку? – перебила Ева.

– Что?

– Собаку. Несколько лет назад вы обвинялись в похищении собаки.

– Я не крала собаку. Я освободила ее из лап жестокого хозяина, который и зимой, и летом, в дождь и снег, держал ее во дворе на цепи, без какого-либо укрытия и который нередко забывал ее кормить и подливать ей свежей воды. И самое главное, – ого, да она завелась! – подумала Ева, – когда я стала ему на это указывать, послал меня нецензурной бранью на глазах у дочери.

– Мило, – прокомментировала Ева.

– И вот однажды, когда эта пародия на человеческое существо – ее хозяин, – по обыкновению, где-то напивался, я решила не носить, как раньше, несчастной псине еду и питье, а взялась за кусачки. После чего отвезла собаку к ветеринару.

– Вам предъявлялось обвинение.

– Да, потому что я отказывалась вернуть собаку. Ее надо было подержать какое-то время в ветеринарной клинике, подлечить от обезвоживания, недоедания, блох, чесотки – и это далеко не полный перечень.

– Ой! – Темные глаза Пибоди наполнились сочувствием. – Бедолага!

– Да! Я отказалась назвать место, где находится собака, и этот жалкий тип вызвал полицию. Меня обвинили в том, что я забрала чужую собаку, а когда ее обследовали, то уже его обвинили в жестоком обращении с животным. Это было приятно.

– И что стало с собакой? – поинтересовалась Ева.

– Мы назвали его Бонс – это дочка придумала. – Теперь она улыбалась. – Здоровый, ласковый пес, и в Нью-Йорке ему нравится.

Она достала из кармана телефон, провела пальцем по экрану и повернула к Еве. С экрана смотрел ухоженный рыжий пес, вислоухий, с осоловелыми глазами.