так человечески понимаемое, творимое, воспринимаемое и т.д. выражение находит свое полное выражение в слове, если понимать под последним вообще всякое осмысленное выражение» (Форма. Стиль. Выражение. С. 40).

С. 52.** «Слово – могучий деятель мысли жизни… Слово… и есть… сила…».

Слово и имя, по А.Ф. Лосеву, «огромная духовная сила», «великая сила и неубывающая энергия, но это – сила в возможности и энергия в потенции» (Бытие. Имя. Космос. С. 810, 833). Мысль о смысловой силе слова и имени он выражал позже с помощью понятия «заряда». Рассматривая человеческую речь как непрерывно осуществляемую энергию, А.Ф. Лосев утверждал, что слово в основе своей – заряд, и не физический заряд, а коммуникативно-смысловой, с огромной и непредсказуемой силой действия (Лосев А.Ф. В поисках построения языкознания как диалектической системы // Теория и методология языкознания: Методы исследования языка. Μ., 1989. С. 15). Мысль Лосева о смысловой потенции и смысловой мощи слова, а также их смысловой заряженности получает свое дальнейшее развитие в его учении об интерпретативно-смысловой валентности слова, которое он сближает с гумбольдтовским понятием энергейи, рассматривая валентность как своего рода энергию языка (Лосев А.Ф. Языковая структура. Μ., 1983. С. 141 – 142). В своем Восьмикнижии Лосев связывает идею смыслового заряда ума со сферой сверх-умного, которая «является… как бы смысловым зарядом ума и всего вне-умного» (Диалектика мифа. Дополнение. С. 385). О смысловом заряде как смысловой энергии самосозидания см. еще: Хаос и структура. С. 89. См. также замечания А.Ф. Лосева о «смысловых зарядах» в неокантианстве, которые «набухают от смысла и действуют осмысляюще на инобытие» (Очерки античной философии и символизма. С. 368, 481).

С. 52.*** «…называйте тогда это как хотите, но, по-моему, это гораздо больше, чем магия, гораздо сильнее, глубже и интереснее, чем какая-то там суеверная и слабенькая „магия“, как она представляется выжившим из ума интеллигентам-позитивистам».

В данном фрагменте А.Ф. Лосев только намечает проблему т.н. «магичности» слова и имени, глубокое разрешение которой в русле имяславия, связанное с осмыслением природы Имени Божия и молитвы, составит центральную тему его философии имени. В религиозно-мистических миропредставлениях магией в самом широком смысле (от греч. μαγεια – колдовство, волшебство) именуют совокупность действий и слов, «призванных сверхъестественным путем воздействовать на мир (явления природы, людей, духов)» (Философский энциклопедический словарь. С. 332). В более специальном понимании говорят о т.н. «белой» и «черной» магии – воздействии (и, в частности, словесном воздействии) с помощью «светлых» или же «темных» духовных сил. В начале XX в. в русской культуре, как отмечают историки философии, обозначилась настоятельная потребность в появлении некоего «синтетического» слова, «концентрированно» выражающего факт общения человека с «кем-то нездешним» (Султанов А.X. Проблема термина в контексте русской философии имени: Дисс. на соискание учен, степени к. филос. наук. Μ., 2006. С. 121). В качестве такого общего термина для именования тайнодействий и таинств в христианстве и язычестве и выражения духовной силы имени П.А. Флоренским, а позже и А.Ф. Лосевым и стало использоваться слово «магия». В одном из последних интервью Лосев так говорит об этом:

«Магия – лишь общение человека с кем-то, будь то светлые или темные силы… Общение человека и человечества с абсолютной Личностью – Богом и есть таинство. Но это магия, так сказать, „белая“, магия светлая, благодатная, христианская» (<Лосев А.Ф.> П.А. Флоренский по воспоминаниям Алексея Лосева // Флоренский. Pro et contra. Личность и творчество Павла Флоренского в оценке русских мыслителей и исследователей: антология. СПб., 2001. С. 194).

По-видимому, продолжает А.Ф. Лосев,

«о. Павел… употребил слово „магия“, указывая на его широту, чтобы положительное и отрицательное рассматривать вместе» (Там же. С. 195).

Поэтому если правильно понимать то, что о. П. Флоренский вкладывал в данное слово, полагает Лосев, то следует признать, что слово «магия» в таком его истолковании отнюдь «не противоречит каноническим воззрениям христианства» (Там же). И заключает:

«Конечно, хотелось бы иметь общий, объединяющий, единый термин – более нейтральный, менее раздражающий. Но его нет!.. А если бы был более общий, широкий термин, то тогда „магия“ была бы синонимом черной магии. Именно так обычно и понимают это слово, противопоставляя его положительному христианскому таинству» (Там же).

Мысль о необходимости единого термина для именования языческой и христианской «магии» поднималась и самим Лосевым в «Диалектике мифа», где он, выдвигая свою универсальную формулу «миф есть развернутое магическое имя», замечал:

«Конечно, христианская „магия“ не имеет ничего общего с языческой… И, тем не менее, глубочайшее и интереснейшее развертывание мифа из первичного магического имени можно найти в массе христианских текстов» (Диалектика мифа. Дополнение. С. 214).

По мысли А.X. Султанова, П.А. Флоренскому казалось возможным «выковать» из слова «магия» «зрелый термин, в котором уже не будет отрицательных коннотаций» (Султанов А.X. Указ. соч. С. 121). Но избежать всякого рода отрицательных коннотаций при использовании слова «магия» оказалось невозможно. Позитивисты отрицали самую суть феномена духовной силы слова и имени как суеверие. Для них слово «магия» было словом из мира невежества. В христианско-православной среде слово «магия» как общий термин для именования мистической силы имени в разных видах духовных практик, включая церковные тайнодействия, отторгалось как ассоциирующееся с языческим мировосприятием и наличествующем в нем представлением о принудительном характере воздействия слова и имени.

С. 52.**** «Нет без слова и имени также и мышления вообще».

По замечанию А.А. Тахо-Годи, на страницах «Философии имени» несколько раз в духе античного жанра «энкомии» встречается «похвала слову» (Тахо-Годи А.А. Алексей Федорович Лосев: Краткое жизнеописание // Алексей Федорович Лосев: Из творческого наследия. Современники о мыслителе. Μ., 2007. С. 11). Этот момент подчеркивается также прот. Д. Лескиным, отмечающим, что в «Философии имени» Лосева, как и у о. П. Флоренского, есть немало мест, которые можно было бы назвать подлинными «энкомиями», или восхвалениями, посвященными имени (Лескин Д., прот. Метафизика слова и имени…. С. 479). Так, П.А. Флоренский, по словам о. Д. Лескина,