друзей, близких, родину. Все ради того, чтобы потом из раза в раз идти на попятную, чтобы сберечь собственные шкуры. Когда генерал-губернатор повелел всем корейцам сменить имена на японские, полстраны с готовностью выстроилось в очередь, чтобы предать забвению наследие, полученное от родителей и предков. Не было для них ничего святого, если уж так легко смогли отказаться от собственных имен, думал он. С течением времени его неприятие ко всему человечеству становилось все более обостренным. Он даже собственную жизнь стал ценить еще меньше. Чонхо глубоко вздохнул, чтобы отделаться от этих мыслей. В нем все еще оставалась малая частичка, которая не хотела расставаться с пока что не растраченным до последней капли простодушием.

Во дворе молчаливо толпились люди, ожидающие очереди на сдачу золота и драгоценностей. Очередь утыкалась в прилавок, за которым принимал человека за человеком Ёнгу, с двумя охранниками по бокам. Ресторану пришел конец с началом войны, и Ёнгу начал скупать в провинции всевозможные товары и продавать их в Сеуле по неприлично завышенным ценам. Армия вроде бы давно конфисковала все ценное, что было у людей, но каким-то образом в наполненных шелком одеялах и горшках под дощатым полом то и дело обнаруживались фамильные реликвии. Когда же и реликвий не оставалось, то доведенные до отчаяния люди приходили с купчими на землю или обещаниями уплатить непомерные проценты. Про проценты Чонхо догадался сам, без лишних разъяснений.

Положа руку на сердце, Ёнгу настойчиво уверял Чонхо, что все это он делал не ради денег. Этим в любом случае обязательно кто-нибудь занялся бы, и разве не лучше, чтобы это был такой человек, как он, – человек из народа? Как бы то ни было, теневой торговле он отдался со всей душой. Люди часто получают больше удовольствия и ощущают наибольшую жажду жизни как раз во время самых страшных бедствий, в безвременье на грани жизни и смерти. Наступление хаоса такие люди встречают с некоторой бессмысленной жизнерадостностью, которая отличает их от слабовольных интеллигентов, теряющих в этих случаях какое-либо желание продолжать жить. Были ли какие-то альтернативы этим двум настроениям? Если и да – Чонхо они были неизвестны. Он мог лишь констатировать, что Ёнгу сейчас выглядел гораздо счастливее, чем в ранние годы семейной жизни, когда дети были совсем маленькими, а ресторан процветал.

Заметив Чонхо, Ёнгу взмахом руки отослал подчиненных, поднялся и быстрым шагом направился к другу с распростертыми объятиями. С начала войны он несколько потерял в объеме талии, но оттого выглядел лишь моложе и здоровее. Облачен Ёнгу был в жилет из коричневого вельвета, чистую хлопковую рубашку и штаны. Ни дать ни взять состоятельный аптекарь, принимающий беспомощных пациентов.

– А к чему твой охранник на воротах назвал меня «оябуном»? – поинтересовался Чонхо, когда они покончили с приветствиями. – Мы же никакие не якудза. – Он нахмурился.

– Шеф, ты уж прости его, он совсем глупый, – бросил Ёнгу, ведя его к складскому помещению, где он припрятывал самые ценные вещи для друзей. – Зато мне есть чем тебя порадовать. По мешку ячменя и картошки, два кочана капусты и еще мешочек сушеных анчоусов. Все это в наши дни не купишь, даже если у тебя денег завались… Нет, даже не думай об этом, – сказал он, решительно качая головой и отталкивая руку Чонхо.

Чонхо снова нахмурился, правда, на этот раз уже не по причине раздражения.

– Мы давние друзья, но я же не могу просто так у тебя все это забрать. Две недели назад я зашел за рисом к Вьюну, и он в конечном счете принял у меня серебро.

На самом деле, когда Чонхо предложил лучшему другу немного серебра от Мёнбо, он был уверен, что тот откажется от оплаты. А Вьюн принял серебро, сделал себе пометку в книжице и потом безо всякого смущения продолжил говорить на какую-то отвлеченную тему. И Чонхо, и Ёнгу оба понимали, что положение Вьюна было ни в коей мере не бедственным: текущего потока ценностей и купчих ему бы хватило не на одну жизнь. Чонхо прикинулся, что ничего дурного не произошло, и расстался с Вьюном привычным дружеским рукопожатием, но про себя зарекся когда-нибудь еще встречаться с ним.

Ёнгу хмыкнул:

– Ну естественно, Вьюн у тебя его взял. Подонок! Одного себя только и любит! Но я-то помню, когда ты отдавал нам еду. А у нас же тогда за душой ничего и не было, кроме собственных бубенчиков… И помню, как часто ты отсыпал мне чуточку больше, чтобы мне было чем поделиться с моим псом. – Ёнгу продолжал улыбаться во все зубы, но глаза его заметно увлажнились. – Никогда этого не забуду.

Благородная щедрость друга обнадежила Чонхо. Он несколько раз крепко похлопал Ёнгу по спине.

– Да, очень благодарен тебе. И, конечно, я помню, я все помню, – проговорил он, сожалея по поводу недавних мыслей о бесполезности большинства людей. Не в натуре Чонхо было долго строить из себя бессердечного господина, даже в военное время.

– Шеф, давай провожу тебя, – сказал Ёнгу, когда они вышли в шумный дворик. – Уже припекает… А лето только началось… Что стряслось?

Чонхо застыл на месте. Прямо из гущи толпы его взгляд выхватил хорошо знакомое лицо, которое бы он желал не знать вовсе. В Ханчхоле, одетом в рубашку и штаны рядового фабричного служащего, и со слегка более плотной фигурой, чем прежде, не осталось ни следа напряженной энергии вчерашнего студента без гроша в кармане. Даже в разгар войны он сохранил здоровый облик парня на грани между юностью и зрелостью, между прошлыми свершениями и будущими устремлениями. Чонхо было известно, что пока всю страну кидало из стороны в сторону, как бумажный кораблик посреди бури, Ханчхоль открыл автомастерскую и умело расширял свой бизнес. И все же его успех был не столь уж значительным, чтобы он мог позволить себе не вымаливать еду у Ёнгу, заметил про себя не без чувства удовлетворения Чонхо. Он понял, что вот и настала минута мести, случайный момент возмездия, который бывает только один раз в жизни человека. Было около трех часов – переходное время между днем и ночью. Мертвые листья шуршали в песке, на котором прежде нежился в лучах солнца пес. Чонхо бессознательно отметил все эти детали, чтобы потом упиваться мигом радости от унижения кого-то, кто когда-то давно сильно унизил его самого. В ушах барабанила кровь. Ныла каждая вена в теле, от кончиков пальцев рук до кончиков пальцев ног. Это было одно из самых приятных ощущений, которые он когда-либо испытывал.

– Ты знаешь этого парня? – спросил Ёнгу.