между строк: весьма вероятно, из этой поездки он бы уже не вернулся. Взаимопонимание накрыло их одновременно. Тиканье часов замедлилось, а потом и вовсе ушло в небытие. Чонхо ощутил даже некоторую степень удовлетворения по поводу взаимной печали, которая охватила их. Достойная награда за все годы ожидания. Было жарко и влажно. Смерть притаилась в темных углах комнаты пурпурными тенями, пытающимися скрыться от огненных лучей летнего солнца.

– Многие годы я ждал, пока наставник доверит мне такую миссию, – заявил он с легким подобием улыбки. – И вот момент настал, и мне как-то… печально.

– О, Чонхо, я так волнуюсь за тебя, – проговорила Яшма, деликатно смахивая слезы мизинцем. Она собиралась держаться храброй, а потому Чонхо изобразил, что и не обратил внимания на этот жест.

– Все эти годы ты мне был единственным другом. Луна – в Америке, Лилия – неизвестно где… Даже не знаю, что мне делать, когда тебя не будет. – Она вздохнула и вдруг устремилась на кухню, бросив ему только: – Останешься по крайней мере на ужин? Я сейчас что-нибудь приготовлю.

Чонхо остался сидеть в гостиной, пока Яшма варила ячмень, который он им принес. Дани все еще спала. Яшма оставила миску с кашей у ее кровати, а потом накрыла стол для Чонхо и себя. Солдаты забрали отполированные до блеска бронзовые пиалы, ложки и палочки Дани, поэтому Яшме пришлось обходиться деревяными приборами, которыми до начала войны пользовались разве что горничные. Наблюдая за тем, как она хлопочет, Чонхо представлял себе, будто бы они женаты и это лишь очередной повседневный прием пищи их общей жизни. Мечты были столь приятными, что он не удержался от того, чтобы поделиться ими.

– Яшма, ты прямо как женушка. Собираешь мужу ужин. – Как только он произнес эти слова, его охватил ужас, что сейчас он вызовет у нее отвращение. Но, как ни удивительно, она улыбнулась в ответ.

– Тяжела жизнь холостяка. Мужчина нуждается в женском участии. – Прищурив глаза, она подтолкнула миску с кимчхи из редиса поближе к нему. – Ешь.

Они жевали как можно медленнее, чтобы максимально продлить легкий ужин, и много говорили о войне и болезненном состоянии Дани.

– Один из моих товарищей – врач. Перед отъездом я зайду к нему в клинику и попрошу его навестить тетушку Дани, – сказал он, откладывая ложку.

– Я тебе всегда доставляю одни только хлопоты и постоянно прошу о помощи. – Яшма нахмурилась. – И ничем тебя не отблагодарила за все это время.

– В этом никогда не было необходимости, – сказал он со смущенной улыбкой. И это была правда. В какой-то неуловимый момент, с которого минуло уже много лет, Чонхо совсем отказался от надежд, что она когда-нибудь полюбит его так, как он любил ее. Это сознание пришло к нему совсем незаметно, что, впрочем, скорее всего было к лучшему. Он принимал все важные решения по жизни, основываясь на мечте, которая была уже давно погребена. Возвращаться назад было невозможно. Впрочем, стоило ли отвергать собственное прошлое? Внутри его таилась интуитивная мысль, что жизнь прочих людей в той или иной мере схожа с его собственной, и оттого он был готов примириться со своей участью. Но одной фразы из ее уст, неожиданной, как вьюга посреди лета, было достаточно, чтобы разнести обретенный покой вдребезги.

– Не хочешь ли остаться на ночь? – спросила она.

* * *

Она проснулась в его цепких объятиях. Даже в глубоком сне он не хотел отпускать ее. На его губах едва угадывалась улыбка.

Если бы это был Ханчхоль, то она бы погладила его по голове и поцеловала. С Чонхо же она чувствовала только сильное желание остаться наедине с собой. Она не жалела о том, что предложила ему провести с ней ночь. Это было только правильно – она дала ему то, что значило так много для него и что требовало от нее столь малых усилий. И все же она чувствовала себя столь некомфортно в его руках, что вопреки всем стараниям лежать неподвижно она не могла.

– Уже проснулась, – прошептал Чонхо, слегка приоткрыв глаза.

– Поспи еще. Пойду приготовлю завтрак. – Она попыталась встать, но он притянул ее к себе, обратно в постель.

– Я бы предпочел с тобой еще полежать. И поговорить.

Теперь, когда в комнате становилось все светлее, а она все еще лежала обнаженной рядом с ним, ей становилось совсем не по себе, но она осталась.

– Яшма, ты знаешь, какие я чувства к тебе питаю, – начал он. Из его глаз исчезли последние признаки сна. – Я любил тебя очень долго. Дольше, чем сам себя помню. Больше, чем ты можешь себе представить. Помнишь тот день, когда ты, вся расфуфыренная, участвовала в шествии? Это был первый раз, когда я тебя увидел. И хотя я был совсем мальцом, я почувствовал, что вся моя жизнь перевернулась.

Яшма помнила шествие, но она, конечно, совсем не могла припомнить лицо Чонхо в толпе многих сотен, если не тысяч людей.

– После того как Дани сказала мне держаться подальше от тебя, и мы потеряли друг друга, я продолжал искать тебя в любом месте, где я оказывался. В тот день, когда вы с Лилией ходили в кино, мои глаза отыскали тебя в толпе, будто бы солнце высветило в море людей тебя одну. – По лицу Чонхо пробежали блики воображаемого света из их давнего прошлого.

– Как странно! В Сеуле же яблоку негде упасть.

– Да, знаю… – Чонхо улыбнулся. – Я просто увидел самую красивую девушку и в следующий миг понял, что она осталась точно такой же, как и прежде. – Он нежно погладил ее по щеке. Яшма постаралась получить от этого касания хоть какое-то удовольствие. – Знаешь, мой любимый цвет – лазурный, – проговорил он. Взгляд его принял блуждающий вид, будто он пытался воспроизвести в памяти давно утраченное воспоминание. – Мне с детства нравилось смотреть на небо. Вещи голубых оттенков всегда привлекали мое внимание, будь то галстук или платье. Так вот, я всегда замечаю тебя и люблю тебя, потому что ты лазурь моей жизни. – Он поглядел на нее смущенно, словно, поделившись этой мыслью, он обрел облегчение и некоторую уверенность в себе.

Яшма была тронута, но одновременно обеспокоена не заслуживающим упоминания фактом: он не был для нее лазурью. Лазурью для нее был только один мужчина, который ее больше не любил и не желал иметь с ней ничего общего. Она всей душой желала, чтобы Чонхо остановился.

– Все, что я делал в моей жизни, только ради тебя, – сказал он, поворачиваясь на правый бок, чтобы видеть ее. – Яшма,