– Эхо Нью-Йорка! – провозгласила Энн. – Приве-е-ет!

– Или не-е-ет! – добавил Эмилио, перегибаясь пополам.

– Ну ладно, действительно раскричались. Может быть, я попробую еще раз заняться этой религией, – уже негромко проговорила Энн, утирая глаза после очистительного смеха и чуть задыхаясь. – Как, по-твоему, сумеет Бог переварить мои обличения?

Утомленный и счастливый Эмилио откинулся на подушку.

– Энн, – проговорил он, подложив руки под голову. – Думаю, Бог обрадуется, когда ты вернешься к нему.

* * *

ПЕРЕД АВАРИЕЙ МАРК РОБИШО успел подумать: «Merde, Отец-настоятель будет в ярости».

А ведь все казалось в порядке. Взлетная дорожка сверху выглядела вполне четкой, а листва – сочной и мягкой. Он полагал, что корни надежно свяжут почву, и колеса самолетика не увязнут. Во время обучения Софии приходилось садиться на самых разнообразных почвах, и она была уверена в том, что справится и здесь. Так что они решили заходить на посадку.

Но и Марк, и София не учли наличия лиан, которые одеревенели, как виноградные лозы, и вместо того чтобы порваться от прикосновения колес, вцепились в них железной хваткой и развернули самолетик носом вниз, внезапная остановка швырнула их обоих вперед на пристежные ремни. Сидевший на переднем сиденье Марк с ужасом увидел перед собой приближающуюся землю, однако он потерял сознание еще до того, как самолетик рассыпался в воздухе: страховочные ремни сломали его раму, когда тела людей бросило вперед.

Он не имел представления о том, насколько долго пролежал, ничего не ощущая. Разбились они при дневном свете. Теперь на небе были видны обе луны. Какое-то время он просто лежал, концентрируя свои мысли на конечностях и боли в груди, пытаясь оценить серьезность полученных травм. Он не ощущал ног, сердце его колотилось, и Марк с ужасом подумал, что сломал позвоночник. Однако, осторожно повернув голову, он понял, что во время аварии Софию бросило на него, и онемение стало следствием затрудненного кровообращения.

Лицо ее покрывала кровь, однако София дышала. Марк осторожно выбрался из-под нее, стараясь не пошевелить тело, вспоминая при этом все апокалиптические подробности сложных переломов, в которые их посвятила Энн. Высвобождая ноги, он аккуратно повернул ее голову и, заботясь о спутнице, на какое-то мгновение забыл о собственных травмах. И когда встал на колени, понял, что тяжелых повреждений у него нет, в противном случае боль была бы много сильнее.

Он задрал вверх рубашку, чтобы посмотреть, почему же так болит грудь, и в лунном свете увидел точный отпечаток ремней безопасности, местами содравших кожу, а местами оставивших уродливые синяки. Тут Марк едва не отключился снова, однако, посидев несколько минут с опущенной вниз головой, почувствовал себя лучше. После чего он посмотрел на Софию и принялся убирать полые трубки, растяжки и полимерную пленку, оставшуюся от самолетика. Когда вокруг нее не осталось никаких обломков, Марк стал на ноги, добрался до посадочного катера, отпер дверь грузового отсека и включил внутреннее освещение. Когда глаза его приспособились к свету, он нашел ящик с аптечкой первой помощи, аварийный комплект теплоизолированных одеял и вернулся с ними к Софии.

Во все проведенные рядом месяцы Марк держался на расстоянии от Софии Мендес, полагая ее холодной, возмутительно самодостаточной и почти неженственной особой, однако от физической красоты ее у него подчас перехватывало дыхание, и он никогда не позволял себе по-дружески привлечь ее к себе, ощутить руками красоту ее тела даже на бумаге – на благопристойном расстоянии.

И вот теперь он стоял на коленях возле нее. Прошу прощения, мадемуазель, подумал он, и с той мерой бесстрастности, которую мог чувствовать, еще не придя в себя после перенесенного потрясения, принялся искать на ее руках и ногах следы переломов и порезов. Торс ее вне сомнения претерпел такие же повреждения, как и его собственный, однако по целому ряду причин он не мог позволить себе ощупать ее, чтобы определить, нет ли у нее сломанных ребер или ушибов внутренних органов. В любом случае он ничем не мог помочь Софии. Он расстелил одно одеяло, перенес ее на него, надежно укрыл вторым, после чего отправился к ручью за водой.

Вернувшись, он увлажнил салфетку из аптечки первой помощи и начал стирать с ее лица запекшуюся и свежую кровь. В процессе он обнаружил источник крови – рассечение под волосами. Преодолевая дурноту, которую вызвал у него вид крови, Марк заставил себя ощупать края пореза. Полной уверенности у него не было, однако вмятины в черепе он не заметил. Сконцентрировавшись на самом занятии, он заметил, что глаза Софии открылись только после того, как услышал:

– Если вы крестили меня, у вас будет уйма хлопот, Робишо.

– Mon Dieu! – воскликнул он, отскакивая от нее, при этом опрокинув ведерко воды и выронив из руки салфетку.

Последующие несколько минут Софии довелось стать свидетельницей излияния вулканических галльских эмоций. Она владела классическим французским, и диалект, на котором разговаривал Робишо, находился за пределами ее понимания, даже когда француз не был испуган до полусмерти. Тем не менее она сумела понять, что реакция его колеблется между облегчением и гневом.

– Простите, что я испугала вас, – произнесла София, когда словоизвержение начало затухать.

Робишо поднял руку, судорожно глотнул и, по-прежнему задыхаясь, выдавил:

– De rien[78]. – Прошло еще какое-то мгновение, прежде чем он сумел заговорить по-английски: – Умоляю вас, мадемуазель. Никогда больше не поступайте со мной подобным образом.

– Попробую, но сомневаюсь в том, что ситуация может повториться, – сухо проговорила она. – Я ранена? А вы?

– Насколько я могу судить, мы получили синяки и порезы, но переломов нет. А как вы себя чувствуете, мадемуазель? – Марк на мгновение задрал рубашку на животе, показывая синяки, оставленные ремнями. – Нас с огромной силой бросило вперед. Нет ли у вас перелома ребер?

София шевельнулась под одеялом, и он заметил на ее лице непривычную растерянную гримасу.

– У меня все тело болит, – призналась она. – И еще голова болит. Очень сильно. Но это все.

Марк вяло махнул рукой в сторону обломков самолетика.

– Либо мы с вами любимы Богом, либо просто везунчики.

Чуть приподнявшись, она посмотрела на останки самолетика.

– Похоже, что Бог не симпатизирует сверхлегким аэропланам. Чего не скажешь, однако, о Д. У. Ярброу. Он будет в гневе.

Марк в знак согласия воздел глаза к небу. Посмотрев на обломки, София поняла, что разрушение летательного аппарата спасло им жизнь; рама его как раз была рассчитана на то, чтобы разлететься на части при крушении и поглотить энергию удара. Ощутив легкое головокружение, она откинулась на спину и начала прикидывать время, прошедшее после аварии.

– Марк, а радио работает? Наши, конечно, волнуются.

Всплеснув руками, Робишо что-то пробормотал по-французски, направился к груде обломков и начал без успеха перебирать их. Ветер набирал силу, и лоскуты полимерной пленки хлопали под его порывами.

– Робишо, оставьте! – окликнула его София. – Передатчик есть в посадочном катере.

Прислушиваясь к своему телу, она осторожно села. Суставы, мышцы и кости скрипели. Но не вопили от боли. Выбравшись из-под одеяла, она отвела вперед ворот блузки и посмотрела вниз.

– Роскошная цветовая гамма, – отметила она, – такая же, как у вас.

– С учетом различий в топографии местности, – произнес священник с тенью улыбки. Вернувшись, он, пожалуй, слишком быстро осел на землю возле нее, и повесил голову. Спустя несколько мгновений Марк произнес: – Я, конечно, опираюсь на общие соображения, а не на непосредственное наблюдение.

– Марк, – сухим тоном проговорила София, – на тот случай, если нам суждено попасть в новую авиакатастрофу, заранее прошу вас, не стесняйтесь убедиться в том, что мои ребра целы. Скромность едва ли уместна в критических медицинских ситуациях.

Кажется, он покраснел. Впрочем, судить было трудно в оранжевом свете походного фонаря. Над головами их прокатился раскат грома, София посмотрела на гнущиеся под порывами ветра деревья.

– Надо вернуться в посадочный катер.

Подхватив одеяла и аптечку, посвечивая под ноги фонарем, время от времени шипя от боли, они забрались в дверь трюма, располагавшуюся по левому борту, ветер дул справа, поэтому они оставили дверь открытой, чтобы следить за игрой молний. Поначалу ливень был очень сильным, однако довольно скоро успокоился, и громкая дробь