Ножницы Пенни порхали возле моей шеи. Я не смел даже пошевелиться.

– Вашей собственной? – решил уточнить я.

– Я женат едва ли пять лет, – пожав плечами, бросил он. – И уже трое детей…

– Третий еще не родился, – резко возразил я.

– Это скоро произойдет, – мечтательно произнес Франциск. – Надеюсь, будет девочка. Я хотел бы дочку, ведь у меня уже есть двое сыновей…

– Тогда вам придется быть преданным вашей дочери так же, как вашей матери. Дочерняя любовь – высшая награда, благословенная Господом.

Весь свет знал, что Франциска с матерью связывали отношения, противные человеческой природе. Говорили, что он и шага не может сделать без материнского совета и ежедневно запирается с ней до полудня для «совещаний». Она, в свою очередь, называла его «mon roi, mon seigneur, mon César et mon fils»[51].

На мгновение самодовольное выражение исчезло с его физиономии.

– И правда, – опять улыбнувшись, продолжил он. – Я назову ее именем моей любимой матушки. Разве мыслима более великая честь?

«Очевидно, немыслима, – подумал я. – Жаль, что вы не смогли сами жениться на вашей mère»[52].

Он был поистине отвратителен.

Уилл:

Возможно, и самому Генриху захотелось бы уединиться с родной матушкой, кабы она еще была жива. Как тесно связаны ревность и отвращение? Почему никто из ученых мужей до сих пор не озадачился этим вопросом? Я лично нахожу его более увлекательным, чем унылые споры, которые нынче яростно ведутся об истинной сути евхаристии.

Генрих VIII:

Пенни закончил свою работу. Я встал с обтянутого кожей кресла, сбросил полотенце и выразительно заявил:

– Мне необходимо заняться делами.

Однако Франциск продолжал стоять передо мной с глупой улыбкой. Неужели мне надо взять флаг и помахать им перед его затуманенными глазами?

– Благодарю вас за помощь, – добавил я, – но сейчас меня призывают королевские обязанности, и нам следует разойтись.

– Вы правы, – кивнул он. – Однако мы еще встретимся… после полудня, на первом турнире.

По этикету мне полагалось проводить его к выходу. Неохотно я покинул вместе с ним спальню, пересек темную комнату и открыл дверь в большую гостиную. Добрая дюжина слуг с интересом уставились на нас.

– Bon jour[53], – приветствовал их Франциск, приподняв украшенную пером шляпу.

Приемная зала составляла шагов двадцать в ширину. Мы не прошли и половины, как Франциск вдруг резко остановился. Приложив палец к щеке, он игриво приподнял левую бровь. Потом, сдернув с головы шляпу, отбросил ее в угол.

– А давайте-ка поборемся, брат! – воодушевленно предложил французский король.

Он опять застал меня врасплох. Я не успел встать в стойку, когда Франциск, нарушая все правила, начал наступать на меня, нещадно нанося удары, и в итоге сразу опрокинул меня на спину.

Удивленные придворные смотрели сверху на мой позор. Теперь я понял, почему Франциск выбрал для меня столь тесный наряд – он буквально лишал меня свободы движений. Отступив назад, этот притворщик начал гримасничать, изображая ужас.

– О! О! Sacrebleu![54] – затараторил он.

Франциск сыпал глупыми ругательствами, однако даже не подумал протянуть мне руку и помочь встать. Он стоял столбом, всем своим видом изображая крайнее замешательство.

– Неужели у вас во Франции противнику не дают подготовиться к поединку? – спросил я, поднявшись с пола.

– Cher frère[55], всегда надо быть готовым к неожиданностям. – Он пожал плечами и закатил глаза. – Жизнь обычно наносит нам удары без предупреждения. Я лишь пытался уподобиться ей.

Я сорвал тесный плащ. Тогда уж следовало устроить бой подальше от любопытных глаз и отбросить все протоколы, запрещавшие драку между монархами!

– Тогда уподобьтесь атлету – если сможете! – и поборемся в честной схватке, – подначил его я.

– Я никогда не повторяю своих действий, – надменно сказал он, отступая назад. – Особенно успешные удары.

– Вы предпочитаете повторять ошибки? – спросил я, надвигаясь на него.

– Какая у вас тут грязь на полу.

Сдвинув брови, он с нарочитой старательностью разглядывал ковер.

– Да, французская грязь, – парировал я. – Она залетает даже сюда.

– Жаль, что вам не удалось по достоинству оценить все мое королевство. И как удачно, что вам не придется больше тут появляться. Судьба поистине благосклонна.

– Как удачно, что мы с вами «братья» и вы можете наслаждаться своими фальшивыми титулами в полнейшей безопасности.

Он вновь приподнял бровь.

– Младший брат Эдмунда де ла Поля Ричард мог бы сказать то же самое, – усмехнулся он. – К счастью, такие заявления совершенно безвредны и лишь развлекают нас обоих. – Он вновь поклонился. – À bientôt, mon frère![56]

Де ла Поль! Как посмел он упомянуть имя этого изменника, который по сей день скрывается во Франции, питая надежды, что его признают законным английским королем? А Франциск прикрывает его, держит про запас!

Я швырнул в дальний угол бордовый плащ и камзол, запачканные пылью из-за вероломства Франциска.

– Отдайте эти тряпки французскому нищему, – велел я пажу и, видя, что он расторопный малый, добавил: – Позаботьтесь, чтобы их получил самый тщедушный и уродливый голодранец.

– Сам Творец не рассудил бы лучше, – восхитился слуга и со всех ног бросился исполнять приказ.

Интересная мысль: как поступил бы с Франциском Христос? Мне казалось, что мир Спасителя четко разграничен: приверженцы с одной стороны, противники – с другой. Однако как быть с теми, кто обращает к Нему красивые речи, тая ненависть в глубине души? Есть ли притча об этом в Писании? Должно быть, есть. Я поклялся найти ее. А пока я попросил у Господа стойкости и силы духа – ведь мне приходится иметь дело с человеком, который, как я теперь понял, является ближайшим подобием его сатанинского величества на земле.

Уилл:

Генрих имел привычку преувеличивать и во всем видел повод для начала военных действий. Франциск был не антихристом, а просто распутным французом, который воспринимал жизнь как колоссальную шутку. Ему, несомненно, польстило бы почетное звание, коим наградил его Гарри, возвеличив до столь высокого ранга в демонической иерархии.

29

Пока мы с Франциском вели переговоры и устраивали приемы в зеленых долинах Франции, епископ Рочестера Джон Фишер резко осуждал нас обоих.

Сам он тоже присутствовал на церемониях, поскольку состоял в свите Екатерины, но впоследствии произнес пылкую проповедь о тщете этой затеи. Впрочем, некоторые его замечания показались мне весьма ценными (а именно: все развлечения оборачиваются усталостью и скукой, наряды и украшения заманивают человека в ловушки, расставленные на других тварей, а наши суетные ожидания никогда не оправдаются). В сущности, они были применимы в любой житейской ситуации в силу одного